наконец-то счастлив?
интервью с Томом Йорком брал Ник Кент
//«MOJO», июнь 2001
:: английский оригинал
:: фото © kevin westenberg
:: русская версия и удачное сотрудничество:
ina_ir & qwerrie © 2002
:: редакторские ножницы :: Leslie
12 апреля 2001. Том Йорк наконец сидит передо мной, готовый к рассказу
о трудностях и успехах двух последних лет. Маленький, с коротко
остриженными рыжеватыми волосами и жидкой бородкой, он каждый раз осторожно
подбирает слова, реагируя на каждую предлагаемую ему тему с удивительной
искренностью. Он не испытывает проблем, выворачивая свою натуру наизнанку
и выбирая краски потемней, чтобы нарисовать ее; просто он нe любит,
когда это делают другие, вот и все.
Ну, на сей раз ты доволен пластинкой?
Я не знаю. Если кого и спрашивать об этом, то явно
не меня. Не знаю. По-настоящему, не меня об этом надо спрашивать. Во
время нашего мини-тура с Kid A мы взяли с собой в дорогу наши новые
записи, чтобы выбрать состав и порядок песен нового альбома. Я столько
раз их тогда переслушал… было особенно приятно чувствовать: вот наша
‘секретная запись’, наше тайное оружие против всей этой странности вокруг
— тот факт, что у нас за пазухой есть еще одна пластинка, которой нет
больше ни у кого (ухмыляется). А теперь я ей просто
обслушался, и просто уже ничего не чувствую. Все песни были закончены
одновременно с Kid A. Вот с чем была проблема. Мы словно написали на
виртуальной грифельной доске штук 60 названий, частью песни, частью
—бывшие у меня в голове сочетания звуков, секвенции или просто идеи
насчет того, что ещё хорошего можно поделать со звуками. Потом мы работали,
а список худел, до тех пор пока не осталась куча материала, который
более-менее неплохо сочетался вместе. Затем как-то легко и самоочевидно
откололся блок с Kid A, но вот Amnesiac — нет.
Есть ли лично для тебя существенная
разница между обеими записями?
Чего мы искали?... А хрен его знает!.. (пауза) Kid
A был своего рода электрошок. ‘Amnesiac’ же скорее как прогулка по лесу
(смеется), в деревне. Мне кажется, разницу наглядно демонстрирует их
оформление. Артвок к Kid A очень… отстраненный. Огонь разгорается —
но по другую сторону холма. На Amnesiac’е же вы находитесь прямо в лесу,
и пожар полыхает вокруг вас. Когда мы сводили композиции Kid A, они
сравнительно легко принимали завершенный вид. Собрать вместе Amnesiac
было много труднее; впрочем, возможно, просто потому что мы так сильно
сосредоточились на первом.
‘pyramid song’ и ‘everything in its right
place’ весьма похожи, нет?
Обе написались в ту неделю, когда я купил пианино
(смеется). Я сыграл их почти одними только черными клавишами. Можно
подумать, что это ужасно сложно, но на самом деле — просто. На ‘everything’
я подключил пианино к моему переносному компьютеру, чтобы поредактировать
потом материал, — но ‘pyramid song’ получалась лучше в чистом, нетронутом
виде. ‘Pyramid song’ написалась под увлечением вещичкой Чарли Мингуса
‘Freedom’, я просто старался повторить ее, чесслово. Наша первая версия
даже имеет те же claps [?], что и ‘Freedom’, но они к сожалению, звучали
весьма сыро, naff, так что я потом их все потер.
Ээ… насчет слов: их не так чтобы уж очень
слышно...
Да? Черт, а я-то надеялся, что все получилось достаточно
внятно…
Отдельные строчки хорошо слышно, другие не
очень. Это добавляет музыке некий мистический ореол…
Забавно, но ничего такого не подразумевалось. Например,
на ‘life in a glasshouse’ я отчаянно хочу, чтобы слова были понятны
всем; потому что они здесь они очень важны. Песня написалась после того,
как я прочел интервью с женой очень известного актера; бульварные газетенки
просто обложили её и три месяца травили хуже адских псов. Она взяла
газеты, полные своих фото, и развесила их по всему дому в окнах, так
что это было единственное, что могли заснять обильно торчащие за ее
лужайкой камеры — они могли до бесконечности копировать собственные
снимки. Идея мне показалась гениальной! Собственно, с неё песня и началась.
Это была печальная, гадкая история о ее беспорядочных связях налево
и направо, пока муж на съемках — и единственной причиной подобного интереса
к ней были слухи, будто у мужа роман с партнершей по фильму. Я подумал
тогда: «Никто не заслуживает такого». В особенности, когда пара совершенно
безгрешна, — и такие ушаты грязи… Потом это все развилось в некую проповедь
против журналистики таблоидов, которая калечит людей, приковывая их
к позорному столбу и сжигает, наблюдая их мучения — иногда кажется,
что эта деятельность стала самой обычной и распространенной в этой стране.
Забавно… последние три года мы практически безвылазно просидели в Британии,
впервые с тех пор, как всем нам стукнуло по 21. Если честно, для нас
это было небольшим шоком (взрыв смеха).
Вы все еще чувствуете тесную связь с британской
культурой? В конце концов, вы сами сказали, что навсегда останетесь
здесь.
Да, но одна из главных причин в числе прочих — инерция;
мы остались просто потому, что «не переезжать же всем нам...» Если бы
мы вдруг снялись с места и уехали куда-нибудь подальше, тогда мы бы
точно никогда ничего не сделали вместе. Я никоим образом не горжусь
тем, что я британец, правда. Это место меня не прикалывает. Когда Блэр
оказался у власти, я серьезно приналег на прессу и новости, там много
писали о его ‘третьем пути’ и том, как он собирается развивать отношения
с бизнесом, который может принести прибыль этой стране. Было очевидно,
что это никогда не сработает. Так и вышло. Политика была для меня весьма
значимой темой во время работы над этой записью.
Песня ‘you and whose army’, кажется, про Тони
Блэра?
Если честно, изначально, она была про голоса в моей
голове, которые сводят меня с рельсов (смеется). Но потом возникла фраза
‘you and whose army’, вслед за которой в песне выкристаллизовались другие
идеи, и Блэр проявился как настоящий персонаж. Песня в конечном счете
про человека, который облечен властью и явно предает выбравших его людей
— в точности как это сделал Блэр. В то же время, я думаю, что он не
мог не предать эту страну. Я думаю, человек глуп. Он продукт своего
времени, как и любая общественно значимая фигура. Позже я стал к нему
слегка снисходительнее. Кого ни поставь в подобное положение, всякий
немедленно уподобится тем, кто его окружает. И уж точно не сможет чего-то
там поправить. Так что ни в коем разе ничего личного. Когда мы вставили
тот портретик Блэра в буклет Kid A, то был всего-навсего знак, мы хотели
сказать: «Вот общественная фигура. Она скатилась из князей в грязи и
бесполезна, как любая другая на ее месте». Беда в том, что Блэр — сумма
всего, что его окружает… и это окружение разрушит все, что он мог бы
достичь как человеческое существо… Вот почему я называю его ‘глупцом’:
глупец — это тот, кто рассчитывает на дешёвый успех; другими словами,
он просто шут, вот кто. Но нынче практически со всеми президентами та
же фигня! Уверен, что не сказал здесь ничего такого, о чем люди сами
давно не догадались.
Тебе не кажется, что Руперт Мёрдок больше всех прочих
отвечает за то, что Британия превратилась в столь ограниченную культурную
силу?
О да, абсолютно! Мердоку удалось щелкнуть пальцами
и начать пасти искусство. А все потому, что с его подачи эти идеи крутились
там, где очень просто опустить любое произведение искусства, идущее
вразрез курсу Большой Глобальной Политики. Потому что он хорошо понимает,
— художнику место отнюдь не здесь. Так что Мердок со своей политикой
чихнет на вас и поднимет на смех все, что вы делаете, если пытаетесь
двигаться в направлении ином, нежели вотчина Джери Халливел (экс-‘Спайс
гёрлс’).
Тебя удивила реакция СМИ на Kid A?
Это было больше похоже на глубокий шок. Я был удивлен,
что альбом так низко оценили (низкий уровень рецензирования). Люди называли
альбом ‘коммерческим самоубийством’, хе-хе, и считали что мы ‘намеренно
усложнились’. Это меня угнетало; ведь музыка — отнюдь не самая сложная
для восприятия вещь. Мы не стараемся показаться ‘продвинутыми’. Мы по-настоящему
пытаемся общаться, но на каком-то отрезке мы видимо ссаживаем кучу людей...
Думаю, что это преимущественно, старшее поколение, которое
не привыкло иметь дело с электронной и танцевально-ориентированной музыкой…
Ну, уж KRAFTWERK они помнят без всякого сомнения!
(смеется). То что мы делаем не так уж и радикально. Пока мы три года
варились вместе в одном соку, перебирая варианты и переругиваясь по
пустякам (ну, как всегда), наши менеджеры Крис и Брюс эпизодически наведывались
поболтать и оценить, где мы находимся, говоря всякий раз что-нибудь
типа: «Все меняется. Музыка двигается непонятно в какую сторону, и мы
не знаем, что будет дальше». Они весьма беспокоились, так как ни фига
не представляли, что может произойти к тому времени когда мы наконец
хоть что-нибудь выпустим. И мы не облегчили им работы, отказавшись снимать
клипы. Да, мы выпустили эти рекламные ролики, так как думаем что видеоклипы
это именно коммерческие ролики и есть, зачем же притворяться, будто
это нечто другое! Но потом, конечно, они не пошли в эфир как обычная
реклама. В конце концов мы не продавали товар, который был бы этого
достоин (ухмыляется). Мы не собирались аккуратно соблюдать правила игры
с солидными журналами, мы чувствовали тогда: «Это наше полное право.
Мы заработали право сделать что захотим и сделаем так, как захотим».
Ну и пресса быстро решила: ‘Ах вот как — они не хотят играть по правилам!
Ну так мы им устроим’. Я подумал: ‘Ни фига себе!’ Ну и ладно, а мы лучше
попоем.
Поехали дальше.
Боно стал твоим другом; как ты реагируешь на его слова,
что группе необходимо более плотно вписаться в мэйнстрим, а ты слишком
талантлив, чтобы съеживаться в рамки ?..
Придется ответить — это не моя блядская проблема.
Мы не можем и дальше вариться в этом супе. К концу OKC-сессий лично
я поднакопил в своем клозете столько скелетов, что даже не мог зайти
в собственный клозет! (смеется). И уж будьте уверены, я больше
не могу трепаться с кем попало о том, что я чувствую по какому бы то
ни было поводу. Каждый раз когда я собираюсь выпустить новую запись,
разворачивается невообразимый кошмар по старому сценарию, потому что
снова приходится общаться с этими скелетами.
U2 использовали в качестве экспериментального alter-ego
псевдоним ‘Passengers’. Вас в подобной роли как-то трудно представить.
Одно время у нас шли подобные разговоры, делать
какие-то вещи под другими именами; казалось, так будет проще. Но я всегда
был резко ‘против’, потому что в таком случае все что ты делаешь — аккуратно
рассортированное на кучки дерьмо. Раскладываешь музыку в безыдейные
маленькие коробочки и притворяешься, что их полагается рассматривать
как концептуально разные. Почему не выпустить все под тем же самым именем?
Меня на самом деле удивляет критика. Может, я немного наивен, но по
правде не ожидал, что случится такое. Но, поскольку я не читаю специально
все что пишут эти люди, то быть может, так оно нарисовалось только у
меня в голове? В любом случае, в Британии-то точно такая фигня!
В прошлом году ты рассказал Q, что устал от мелодий.
Песни на Amnesiаc’е намеренно построены так, что нигде не приближаются
к стандартной классической последовательности рок-аккордов.
Что да то да, моментов типа ‘а щас будет припев’
тут нет. Музыка, которую я в то время слушал, прекрасно без них обходилась.
Так называемые ‘коммерческие мелодии’ вызывают мгновенное желание слинять
куда подальше. Часто, слушаю я песню — а мелодия пытается нагло прихватить
все мое внимание; точно оса вьётся вокруг, и ты хочешь только одного:
чтоб она отвязалась бы поскорее.
В ‘knives out’ и ‘in Limbo’ — такие ма-аленькие хитрые
аккорды и последовательности, time signatures, очень странные. Ты пытаешься
дезориентировать слушателя!
Да, пожалуй... в какой-то степени — да.
В то же время, музыка ‘in Limbo’ — совершенная музыкальная
метафора состояния постоянных перемен, о котором ты поешь.
Слова на ‘Kid A’ сами по себе, так сказать, пусты:
они освобождают место для музыки. Моя непроизвольная реакция в ответ
на OKC, где слова изрядно прошлись по музыке и оттеснили ее на задний
план. Какие бы эмоции я ни испытывал, стало невероятно трудно высказаться
поэтически. Я слушал как мы играем и все больше напрягался, выискивая
возможные проколы и думая только о них. Писать словами стало невыносимо
больно.
Можно ли говорить, что ты переживал в некоторой форме
авторский кризис?
Tо не был авторский кризис как таковой! слова перли
из меня как диарея. Но все было не то, слова были не те! Я даже не смогу
объяснить — какие из них были хуже. А все потому что я потерял уверенность
в собственных силах.
А когда и как она вернулась?
Во время записи ‘the national anthem’. Очень-очень
люблю ее. ‘Everything in its right place’ тоже по-настоящему люблю,
и ‘in limbo’ тоже... горжусь им больше всего за то дезориентирующее,
ускользающее чувство, которое нам удалось в ней передать. Оно приходит
из того же абсолютно неповторимого места. На новой пластинке (пусть
даже я не хочу ее больше слушать) ‘Pyramid song’ пожалуй весьма, весьма
хороша. Если мерить критерием, что самое ценное — когда тебе удается
получить нечто новое, то лучшая вещь на пластинке ‘spinning plates’.
От нее подрагивают дверцы, когда я слушаю ее в своей машине (смеетcя).
А вот ‘knives out’ я долгое время просто ненавидел.
Ее запись чудовищно растянулась…
Да, потому что я так сильно ее ненавидел (смеется).
Молва утверждает, что 313 часов — близко к истине?
Возможно. Я не считал. В общем, много времени. Много
времени.
Как вписался в ваше новое направление Найджел Годрич?
О, между нами имело место такое странное явление…
своего рода тяни-толкай. Бывали дни, когда он полностью распоряжался
рабочим процессом, а иногда, наоборот, я входил в раж по любому поводу
и никому не позволял ничего решать. А еще были такие дни, когда Найджел
становился главным обвинителем на судебном разбирательстве.
А не приходило ли в голову твоим товарищам, что ты потерял
все нити?..
(горячо) Ага! Еще бы, очень даже. Куча удручающе
откровенных обменов мнением глубокой ночью. Печальнее всего, что лишь
единичные аргументы касались музыки; все остальное были ‘осадки’. Грустно,
правда. Лично я в то время был взвинчен донельзя. Никто не мог мне ничего
сказать, не нарвавшись на грозную отповедь. Ужасно.
Это была твоя личная установка — ‘не повторить ‘OK Computer’?
Ну, пожалуй не только моя; на самом деле, все так
думали. Выглядело это примерно так. Все говорили: «Э... надо с чего-то
начать». Я упирался со словами: «Да, но не с этого». Они: «С чего тогда?»
А я отвечал: «Не знаю». И такой диалог крутился до посинения. Мы
сорили идеями, пробовали их, и всякий раз на полпути раздавался мой
окрик: «Фигня какая-то, остановите запись!» Я выбрасывал кассету, и
мы брались за что-нибудь другое. Казалось — всё идет вкривь и вкось,
только не так как надо. Пару месяцев спустя мы возвращались туда откуда
начинали, слушали записанный материал и вдруг одновременно понимали:
«Блин, а ведь здорово! Чертовски здорово! Какого черта мы это забросили?»
И так с кучей материала — ‘morning bell’, ‘spinning plates’. Мы не были
уверены в том, что мы делаем; ушла способность ясно видеть и оценивать
результат. Но потихоньку все вернулось в норму и стало понятно, где
черное, а где белое.
Похоже, у Radiohead уже вошло в привычку приступать к
сессиям, будучи взвинченными до предела, и каждый раз рвать на себе
волосы? Не прощаете себе небрежности?
Уж это точно. Найджел тыщу раз повторял: «Ведете
себя, точно кучка последних психопатов. Ну-ка, соберитесь с мыслями.
Вечно клинит не там, где надо» (смеется). Полагаю, что не меньше
прочих виновен за создание так долго протянувшейся атмосферы страха
и боязни. На самом деле, даже больше. Я был просто абсолютно затрахан.
Ты должно быть в курсе, что многие старые фэны хмыкают:
мол, все эти эксперименты, оно конечно неплохо…
…это неплохо, но потом они все равно вернутся к
настоящей музыке! (смеется)
Ну отчего бы Джонни Гринвуду — быть может, самому впечатляющему
из современных мастеров электрогитары — не позволить делать то, что
удается ему лучше всего?
Электрическая гитара — это здорово. Я люблю, когда
Джонни играет на гитаре. Но никто из нас на самом деле не хотел делать
рок-пластинку. У Джонни полно всяких сумасшедших девайсов, что
легко поспорят с электрогитарой. Он пришел в группу в 14 лет, и уже
тогда был мультиинструменталистом. Он играет на синтезаторе, меллотроне
и пишет аранжировки для струнных. Даже ноты читает. Вообще-то, все кроме
меня уже этому научились. Неуютно как-то, да. Джонни может извлечь музыку
из всего, что ни возьмет в руки. Так что абсолютно логично, что он пробует
новые инструменты.
Америка, в отличие от Британии, похоже, с распростертыми
объятиями принимает все, что вы делаете.
Это то, что мы называем ‘smoke and mirrors’. Мы
пробыли там две недели, но это были очень хорошие две недели. Пресса
вся такая добрая-предобрая — приятное разнообразие! И вопросов в Америке
задают поменьше. Наше выступление на ТВ в шоу Saturday Night Live вообще
было лучшим моментом с Kid A, я по-настоящему горжусь этим выступлением.
Целую неделю после него я ходил босиком по воде — ног не чуял под собой
от радости. Это было реальное достижение. SNL — такая штука... мы ведь
наслушались о ней кучу ужасных историй от Майкла Стайпа…
Было много разговоров, вся эта история награждения ‘Оскаром’
вашего дуэта с Бьорк — что там случилось?
Ну, я ненадолго побывал в приоритетных А-списках,
что в общем приятно сознавать. Только совсем недолго. Потому что они
ее здорово подставили. Так что, наверное, это к лучшему, что я не присоединился
к ней.
Так это был твой выбор не участвовать или нет?
Нет, решение было ее. Но я надеюсь, нам ещё подвернется
более подходящий случай! Работать вместе с ней было мило; я ведь устроил
себе эту сессию буквально в тот же день, как мы окончили сведение Kid
A — так что ехал в ее студию с мыслями: ура, наружу! свободааа! это
не моя сессия, ни-ка-кого давления, одно сплошное удовольствие.
Ваши голоса хорошо слились вместе.
Ага, но в поисках нужной пропорции пришлось постараться!
(смеется). У меня была идея: раз это дуэт, то и записывать его нужно
вместе. А мы поём в очень разной манере: я — ровно, а она — экспрессивно,
с надрывом. Тональность была для меня слишком низкой. Так что пришлось
поработать, но когда мы спелись, это… было прекрасно. Впрочем, не видел,
как это звучит в фильме.
Твой голос слышен и на последнем альбоме Пи Джей Харви.
Поучаствовал ли ты как-нибудь в записи трэка ‘horses in my dreams’?
Нет, но хотел бы. Потрясающая песня!
Звучит так, будто Полли говорит Патти Смит: «Послушай,
сестричка — может, ты сделала это первой, но я делаю это лучше».
Да, вроде того. Тень Патти Смит чувствовалась за
спиной на протяжении почти всей сессии. Полли ощущала это и видела ту
грань, за которой это начинало ее напрягать. Я говорил ей — все великолепно,
тебе не о чем беспокоиться.
Когда ты познакомился со словами ‘this mess we’re in’,
основной песни вашего дуэта с Пи Джей, ни разу не задумался, что СМИ
прицепятся к смыслу названия и начнут спекуляции на тему, что между
вами ‘что-то было’?
Нет, нет, нет. Даже если и так, я думаю что это
было бы… ну просто смешно (смеется). Я бы повеселился от души!
Вы пели вместе вживую?
Нет... мы хотели в прошлом году спеть вместе в Лондоне,
но моя девушка только что выписалась из больницы с нашим маленьким Ноем.
Я был на полпути к Лондону, но вдруг понял, что нужно позвонить домой.
А у нее там как раз началось какое-то серьезное осложнение, даже лицо
все пожелтело. Случай был из ряда вон, я должен был вернуться и позаботиться
о ней. Утро в тот день было дождливое, на кухне капало с потолка. Один
из тех дней, которые никогда не забудешь.
Сейчас вы репетируете. Будут ли на концертах старые
вещички с ‘Pablo Honey’, или они остались в прошлом?
Может быть. Не знаю. Мы все еще можем сбацать ‘creep’.
Мне все равно.
Пару дней назад я переслушал ‘Pablo Honey’. Прежнее
впечатление очень хорошей дебютной записи.
Ооo-о! На этот счет ничего не могу сказать (прячет
лицо в ладонях и задыхается от смеха). Когда я его слышу, то просто
не могу узнать свой голос.
Может, ты предпочел бы работать с другими продюсерами?
О нет, все было великолепно. Они [Слейд, Хаффорд,
Колдери] делали рок’н’ролл. Они были блистательны.
Не в ходе ли записи ‘the Bends’ ты в первый раз почувствовал:
вот оно! мы нашли идеальное звучание для Radiohead?
Не, все было гораздо банальнее и ближе к сюжету:
«Ааа!!!! ну сколько еще биться лбом об стенку» — и так всю дорогу во
время записи (смеется).
Но были же моменты просветления, когда становилось понятно,
за что вы боритесь и к чему все эти жертвы?
O да, определенно. Никогда не забуду момент, как
мы положили на пленку ‘street spirit’. Для меня он по-прежнему остается
на первом месте. Основная причина заниматься всем этим — это ожидание
таких вот моментов. Они наполняют смыслом многомесячное царапанье на
обрывках из записных книжек, и все сотни тысяч идей, которые ты копишь
на бесконечных кассетах… Только за это одно стоит провести всю жизнь
в кровати, сочиняя музыку самому себе. Если я когда-нибудь забуду зачем
выбрал себе такую карьеру — вот за это и выбрал! До сих пор помню волшебные
моменты сессий ‘the Bends’. Момент с ‘street spirit’ я помню как сейчас.
Мы провели целый день, повторяясь и накручивая время на часы, и я подумал:
«Эта песня никогда не получится». А потом вдруг что-то произошло и я
переместился в такое место, куда стремился попасть много месяцев… путь
туда наконец образовался. Теперь ты можешь пробыть в том месте три минуты
и потом за всю жизнь тебе никогда не будет так хорошо. По-моему это
то что надо.
У вас сложились теплые отношения с продюсером ‘the Bends’
Джоном Лэки?
Да, очень неплохие; хотя я уверен, что он принял
нас за буйнопомешанных. Это потрясающий человек — самым удивительным
образом он мог работать с любым материалом. Он получал ‘вежливо-озабоченные’
телефонные звонки от записывающей компании; ясно, выкручиваться приходилось
ему; нам-то не звонили. Имея столь обширный опыт студийной работы, он
смотрел на всё с должной долей пофигизма. Господи, спасибо тебе, что
именно так он и делал! Он просидел на этом так долго, что понял: иногда
роль продюсера сводится к тому, чтобы создать нужную атмосферу в студии.
Он был нам вместо заботливого дядюшки, который вытаскивает из переплета
своего влипшего племянника... но оставляет ему право разбираться со
своими делами самостоятельно. Не окажись он таким какой был, я честно
думаю: никогда бы нам не доделать ту пластинку.
Громкие воплы вокруг OKC похоже сделали тебя весьма
нервным. Хотя, должно быть, какая-то часть тебя наслаждалась жалованным
вам титулом ‘самой важной группы в мире’ — после стольких-то лет, проведенных
на отшибе успеха? Воспринимаешь ли ты как свою личную большую победу
тот факт, что многие люди выбрали OKС самой значительной записью последнего
времени?
Больше всего меня грел факт, что нам удалось затесаться
в мэйнстрим, пробраться с обочины в эти самые первые ряды. С особенной
гордостью вспоминаю день, когда ‘paranoid android’ зазвучал на Rаdio
1. Чертовски сильное ощущение! Прикольно. Не так уж часто на Radio 1
услышишь такое. Но когда мне это удается, всякий раз я думаю о людях,
которые выполняют на фабриках замысловатые операции типа токарных и
впадают в шоковое состояние, будучи не в силах противостоять радиоэфиру
(смеется). А что касается всего этого периода… просто это турне было
слишком, слишком длинным.
Трудно ли тебе физически выдержать длинное турне?
Да нет. Это все могут. Каждый может найти свой способ
пройти через это. Проблемой являются не физические тяготы, а напряжение
в голове. Клево, если ты типа не как все. Ну а если долгое время ты
был вообще непонятно кем... Что до меня, после колледжа я играл в группе
— и только. Вот все что я сделал: играл в группе. Все прочее исчезающе
малая величина, либо просто… так, зуд в заднице. По крайней мере, к
тому моменту, как я всерьез занялся музыкой и перестал себя задалбливать
всякой левой фигней. Просто всё тянулось слишком долго.
Вышел бы ‘Kid A’ в качестве твоей сольной пластинки,
откажись прочие участники группы присоединиться к твоему ‘новому направлению’?
Нет. Мне не хватило бы уверенности.
В борьбе с авторским ступором, брался ли ты в поисках
вдохновения за какие-нибудь старые записи? Вытаскивал ли ты, скажем,
любимые пластинки Элвиса Костелло или the Smiths?
Немного THE SMITHS, о да. Хотя я почти перестал
слушать ‘группы’. Когда мне хотелось проникнуться хорошей музыкой, ставил
Чарлза Мингуса. Очень понравился альбом APHEX TWIN ‘Richard D. James’.
Еще была кассетка джазового пианиста Bud Powell’а (жаль, она потом потерялась)
— я прослушал ее много раз в поисках вдохновения.
Музыка, которую ты делаешь сейчас: ты конечно в курсе,
что она не будет продаваться в Bon Jovi-количествах? Ваш ход не сильно
отличается от того, что сделал Боуи, выпустив LP ‘Low’ — сочный такой
‘fuck you’ мэйнстриму.
Надеюсь! Но поспорю, что это было сознательное ‘пошли-вы-все-на’
решение. Полагаю, Боуи просто обозначил ею: «Я иду сюда. Кто хочет —
присоединяйтесь». Если это ‘идите вы все…’, уж сам-то ты мгновенно это
чувствуешь. Не думаю, что с подобным отношением вообще можно создавать
музыку. В создании музыки лежит установка на взаимодействие, общение
с аудиторией… (смеется) — конечно, если вы не анархисты из ATARI TEENAGE
RIOT [авангардная группа из Германии, славится дезинтеграторным саундом,
на все сто отвязным от слуха слушателей - прим. перев.].
Как насчет чего-нибудь в духе ‘Tilt’ Скотта Уокера?
О боже, я не знаю как классифицировать эту пластинку
(смеется). Хардкор какой-то. Кстати, она записывалась в той же студии
и в то же время, что и ‘the Bends’. Он сворачивался, мы въезжали, и
Найджел поучаствовал в обеих сессиях. Мы наконец-то встретили Уокера
на фестивале Meltdown, который он устраивал. Мы дали согласие на фестиваль
в основном ради него. Я думал, стоя на сцене: «Скотт Уокер в зале, и
по фигу, кого еще там принесло». Он очень странный, но такой абсолютно
милый парень.
Но тебе все равно придется признать: обе пластинки местами
бросают вызов, когда сталкиваешься с ними в первый раз. К примеру, я
вообще не въехал в ‘dollars & сents’…
Ну, она получилась из 10-минутного безобразия, когда
мы пытались родить вещичку в стиле CAN. Такая вот вышла импровизация.
В плане лирики, я люблю когда так получается — что при первом заходе
сложилось, то потом и остается. На записи ОКС вокальные партии все оказались
идентичны первым записанным демкам, потому что а) я не мог сделать их
еще раз и б) то, что сразу вышло, абсолютно соответствовало тому, что
я ощущал в тот момент. Тексты довольно невнятны, но они родились из
идей, с которыми я сражался целую вечность: будто люди как пикселы на
экране, тупо и ни о чем не догадываясь служат высшей силе, манипулирующей
и разрушительной, а мы беспомощны потому что даже не знаем ее имени.
Одно время меня с потрохами поглотила идея
мирового рынка. Я пропустил сквозь себя кучу материала по этому вопросу,
и это стало солидным куском моего ‘авторского ступора’. Может, покажется
глупым, но в упор не вижу смысла описывать свои личные переживания,
когда вижу фундаментально более важные проблемы.
Странно было в прошлом году видеть тебя, агитирующего
за отмену долга стран третьего мира. Рядом с Боно и Бобом Гелдофом ты
выглядел более чем неуютно…
Не думаю, что кому-то было уютно. Я сидел как на
иголках. Половину всего что там происходило, я пропускал со словами:
«Не знаю… не уверен… не знаю…» Немеряно усилий требовало хотя бы только
врубиться в чем вопрос, не говоря уже о поиске решения. И как всегда,
интервью — а объем информации, которую следовало переварить, прежде
чем выплевывать наружу, это просто кошмар! Большая часть того, что величают
сегодня политикой — траханная игра в ковбоев и индейцев, которая никогда
ни к чему не приведет. Вот по-настоящему важные темы в политике: долг
Третьего мира странам ‘золотого миллиарда’ и их взаимоотношения, торговые
законы, Североамериканское соглашение о свободной торговле (NAFTA) и
Общее соглашение по тарифам и торговле (GATT). Но ни одна из них вообще
не поднимается как предмет для обсуждения! Все это, блять, считается
вотчиной экономистов… Акция Jubilee-2000 проходила в рамках гуманистского
подхода к предмету, который никогда не рассматривался как сфера приложения
благотворительности… ха! вот примечательно: чтоб пустить идею Jubilee-2000
в широкие массы, нам пришлось специально ужиматься, дабы не затронуть
никаких граничных тем.
Ну, я снова за свои громкие слова о пикселах
на экране и беспомощных политических пешках — впрочем, перед камерами
они все становятся такие живчики! (смеется). Но я горд тем, что был
причастен. Очутиться в этом положении было невероятной привилегией —
попасть в Кёльн и воочию наблюдать реалии политических манипуляций,
увидеть, что на самом деле творится за кулисами, а что скармливается
прессе.
Тебя, должно быть, трясло от недавних выборов Джорджа
Буша?
Размолотило на кусочки. Хорошо то, что это должно
радикализовать людей. Люди, которые никогда не интересовались политкой,
скоро проснутся и поймут, что, фактически, вынуждены, черт побери, сделать
хоть что-нибудь. Сами.
Нет ли у тебя соображений на счет того затруднительного
положения, в котором оказались нынче OASIS, и неизбежной расплаты
за подобный рок’н’рольный стиль жизни?
Ну, это хорошо в твои двадцать, потом предполагается,
что ты взрослеешь. И ты или взрослеешь, или стареешь, пытаясь зацепиться
за таких же 20-летних. Рок в основе своей — это энергия, не так ли?
— и к ней может присосаться любой, абсолютно вне зависимости от того,
какой у него life-style. Музыка... это как поиметь секс. Всегда. Даже
когда это классическая музыка. При этом не так уж важно, что за люди:
или это хороший секс, или вообще не секс. А поиметь хороший секс может
кто угодно. Так что все просто: хорошая музыка — плохая музыка. Бывает
запредельный материал, который приходит ‘с той стороны’, а бывает материал,
который возникает (не будем показывать пальцем) в ходе маркетинговой
кампании. Ничего промежуточного. Или — или.
Все в группе, кроме Джонни, очень чувствительны, когда
вашу музыку называют новым прогрессивным роком. Но золотой век прог-рока
явил не только CAN, Soft Machine и Captain Beefheart; он вывел в свет
и YES, и Gentle Giant. Стоять с ними в одном ряду, пожалуй, совсем не
стыдно, э?
Наверное, нет (пауза). Но я определенно не вижу,
куда это мы ‘прогрессируем’. Ты идешь по собственной дорожке, сам ее
выбираешь. Словно в лесу — какую тропинку выбрал, той и держишься. Или
потеряешься, или куда-нибудь выйдешь. Но если внутри тебя есть музыка,
ты способен пройти ее до конца и не свихнуться. Я думаю, люди очень
часто съезжают с нормальной колеи, или оказываются глубоко поглощены
второстепенными аспектами своего стиля жизни. Рок’н’ролл погубила идея,
что это стиль жизни и ничего сверх того. Вот Джон Колтрейн — такая умница,
а подсел на героин и горячий шоколад (смеется). У всех есть проблемы,
и некоторых они сталкивают с магистрали на обочину. Но если ты по-настоящему
любишь музыку, то не захочешь повторяться. И еще: когда ты слышишь чужую
музыку, она оказывает на тебя некоторое воздействие. Есть вещицы, которые
не просто нравятся, но по-настоящему вдохновляют и заставляют пуститься
в творческое путешествие к новому. Если это ‘прогрессивно’ — тогда я
согласен. Но пытаться быть умным, ‘трудным’ или себе-на-уме — не надо,
это совсем из другой сказки.
‘Amnesiac’ — ваш пятый альбом для EMI. После шестого
вы свободны. Рассчитываете ли вы заниматься распространением своей музыки
сами, через сеть?
Нет. Нам определенно нужен кто-то, кто взял бы на
себя тиражировние артвока / упаковки. Лично я считаю это неотъемлемой
частью того, что должно идти с собственно записью. Знаю, это прозвучит
по-идиотски, но так и есть: если музыка не возбуждает в тебе никаких
картин, то я чувствую себя весьма неуютно. ‘Amnesiac’, кстати, упакован
в виде книги.
А поподробнее??
Нет, пусть так (взрыв смеха). У нас была такая штука
с Амнезиаком; такой образ, будто ты попадаешь на чей-то чердак, запускаешь
руку в сундук и находишь чужие заметки о чьем-то путешествии. Никакого
сюжета, ты только выхватываешь отдельные фрагменты мозаики. Приходит
понимание: с этим человеком случилось нечто очень важное, оно полностью
изменило его жизнь, но что именно это было?.. никто никогда не расскажет.
‘I might be wrong’ хорошо передает ощущение больших
перемен, идущих в твоей жизни, но ты не говоришь нам, что именно.
«Я привык думать, что не осталось ничего». Задокументированное
свидетельство точки абсолютного кризиса. Я живу возле пляжа; однажды
ночью я вышел один и оглянулся на свой дом, и подумал: там совсем никого
нет… однако я увидел внутри фигуру, почувствовал через плечо ее взгляд.
Я вернулся домой и записал этот трэк; он передает ощущение присутствия
кого-то чужого.
Кто-то пробрался в твой дом?
Нет, все было в моей голове, как обычно (смеется).
Песня обязана своим появлением во многом моей подружке Рэйчел; она всегда
повторяет мне слова: «Радуйся и гордись сделанным. Не вглядывайся назад,
двигайся вперед, не мучайся, что вышло то вышло, пусть себе и плохой
материал тоже будет». Кто-то все время пытается тебе помочь, когда ты
пытаешься выразить нечто по-настоящему неприятное, ты безнадежно увязаешь,
пытаясь разобраться в самом себе, и не можешь, просто не можешь этого
сделать. Однажды наступает день, и ты наконец слышишь [эти слова], после
многих месяцев чертовых мучений понимаешь: вот о чем эта песня.
Вот мы и добрались до отцовства. Как оно изменило твою
жизнь?
Я не принимаю теперь все так серьезно как раньше
— по-моему, это к лучшему. Так здорово выбраться из студии домой — мне
хочется теперь доделывать все побыстрее, так как я должен вернуться
домой через четыре часа; а это здорово, потому что будь я предоставлен
своей аппаратуре, то так бы и возился с ней, записывая до бесконечности
разные варианты. Не останавливаясь, не отвлекаясь ни на что другое.
А теперь у меня есть нечто гораздо более замечательное, что может занять
меня целиком, и это прекрасно.
Весна наконец-то оживила флору и фауну сонного
Дидкота, тихого маленького городка, расположенного между призрачными
шпилями Оксфорда и закругленными холмами Уилтшира, где базируются офисы
правления Radiohead, комната для репетиций и личная студия группы. Долгая
зима, полная неудовлетворенности, подошла к концу, по крайней мере,
на этот момент. Щебечут птицы. Агукают новорожденные младенцы. Электронные
гитары вынуты из чехлов и подключены к большим усилителям, увешанным
гирляндами гитарных примочек. «Странное ощущение,— снова начать репетировать,—
заключает Том Йорк с едва скрываемым энтузиазмом. — Мы собирались
пройтись по тем частям Amnesiac, которые еще не изучили. Мы просто используем
это время, чтобы писать новые вещи. Это великолепно. Песни пишутся легко.
Все просто очень хорошо. К нам всем вернулась уверенность в собственных
силах».
«Мы вчера репетировали,— добавляет Джонни Гринвуд.
— А Том вдруг остановил всех и начал осыпать комплиментами за то, что
мы делаем. Он повторял: «Это на самом деле работает, опять работает.
То, что каждый из вас привносит в музыку,— это просто фантастика».
Но как звучат эти новые песни? «Все они шумные и
во всех звучат гитары. Снова играть громкую музыку восхитительно. Она
звучит свежо и хорошо. Мы даже исполняем песню Нейла Янга — Cinnamon
Girl — впервые за долгое время, и громкие минорные аккорды звучат просто
великолепно; это придает ей шику. За два дня репетиций мы играли ее
не то 10, не то 15 раз. Тяжелые минорные аккорды. Дисторшн. Фантастика».
Для фэнов-ветеранов это звучит слишком хорошо, чтобы
быть правдой. Инстинкт подсказывает, что Йорк должен взять еще несколько
планок самокопаний и мучительных размышлений, перед тем, как Radiohead
начнут маяться со своим шестым альбомом. Может, он и зазвучит как стандартная
рок пластинка, но с такой же легкостью дело может кончиться тем, что
новая запись будет напоминать музыкальные изыски Кшиштофа Пендерецкого.
Йорк и его войско опять собрались в поход. «И если мы выберем новое
направление и сделаем что-то по-другому, и вы на этот раз не захотите
идти с нами, ладно, OK. Но, вполне вероятно, в один прекрасный день
мы вернемся на ту дорогу, где вас оставили. Мы вытащим наши гитары как
раз в тот момент, когда все помешаются на немецком техно. Так что не
стоит за нас беспокоиться!»
далее :: часть 2 (довесок)