ОК Параноид
классическое интервью группы журналу Q
// «Q», июнь 1997
:: англ. оригинал
:: русский перевод Борис Кузьминский
:: перепечатано из журнала ОМ (декабрь 1997)
Пять лет Radiohead пытались забыть песню Creep, и их последний болезненно-прекрасный альбом OK COMPUTER доказал, что они – не группа одного хита. Они – настоящая Великая Группа. Том Йорк и его андроиды встретили Тома Дойла на своей ферме в Оксфорде.
Ранним-ранним утром, когда у остальных рок-звезд еще остается часов шесть для пересыпа,– или для того, чтоб преклонить похмельную после наркотиков и спиртного голову на подушку,– нескладного, как вешалка, гитариста Radiohead Джонни Гринвуда можно найти в лугах Оксфордшира. Он запускает там воздушного змея. На широком экране возможности этой воодушевляющей сцены не ограничены: вокруг нее сохранилось обаяние Pink Floyd. Вероятно, здесь нет никаких параллелей, ибо саундтрек, который тем временем крутится в плейере Джонни,– пинкфлойдовский Meddle, записанный в 1971-м году, том же самом, когда Джонни появился на свет.
Само по себе это свидетельство может оказаться недостаточным для того, чтобы утверждать: Radiohead тихо и плавно перетекает в Новый Pink Floyd. Но есть и иные факты, которые необходимо принять во внимание. Не в последнюю очередь – тот, что певец Том Йорк с наибольшей теплотой вспоминает запись тех частей третьего альбома, OK Computer, которые были сделаны на арендованной ферме близ Оксфорда. За окном рассредотачивались виргинские стада, лениво дрейфующие сквозь местные солнечные поляны. На заднем плане дымила ядоносная фабричная труба. “Это было точно как “Пинк Флойд”!” – восклицал Том, затем, вероятно, сопричастным образом с друзьями образом не первый раз сунувший два пальца в рот: на каких только базарах ты, трепло эдакое, выторговал эту неудачную параллель?
Но каких бы сравнений кто ни делал, абсолютно ясно, что в стилистике Radiohead произошел резкий перелом. Будет справедливо сказать: все они и каждый в отдельности увлеклись экстремистскими приемами студийной записи и созданием крайне аляповатой звуковой атмосферы. Так может, назовем их Queen 90-х?__________
Теперь пятеро участников Radiohead, донельзя уставшие от фотовспышек, толкутся в офисах неподалеку от своей сельской студии: внешне – тихая, уважительная компания, которая над дураками смеется, но за дураков кого не надо не держит. Эд О’Брайен, слегка обкуренный к полудню (сегодня все-таки у группы выходной, хотя каждый потихоньку суется в комнату звукозаписи, где идет работа над B-side’ми), очарователен, любезен и сполна соответствует своему образу: был слишком пышен для группы на сцене, исправился, принят снова. Ребята весело вспоминают тот момент, когда гитарист на концерте в Северной Каролине исчез с подмостков, свалившись в оркестровую яму, и выбирался оттуда целую вечность.
Задумчивый ударник и в прошлом добрый самаритянин Фил Сэлуэй, обладает ореолом гения среди тех японцев, которые с бухты-барахты основали клуб его фэнов “Великий Фил”. Очередное заседание клуба планируется на следующую неделю и приурочено к турне Radiohead по тихоокеанскому региону.
Братья Гринвуды, на первый взгляд неотличимые,– два полюса. Джонни почти никогда не пьет; Колина вы застанете в кабаке за пять минут до того, как группе выходить на сцену. Джонни тих, никогда не откашливается; Колин красноречив, если разговор касается книг, альбомов, конкурирующих групп. В школе педагогический коллектив называл Джонни “сновидцем”, так как тот всю дорогу витал в облаках; Колин спокоен, тверд и представляется скрепляющим началом Radiohead. Будучи спрошены о чем-нибудь одновременно, они обычно опускают глаза вниз и помалкивают. Колин сознается, что был в некотором роде жесток к младшему брату-дальтонику в возрасте созревания: перемешивал цветные фломастеры, что гитарист до сих пор называет “отодвигал меня”.
“У нас одинаковый набор генов”, – утверждает старший, направляя очередной значительный взгляд в сторону младшего. “Только у меня те, что помельче,” – добавляет без малейшего сомнения младший, улыбаясь своей белозубой улыбкой.
Пока сбитый под мальчика Том Йорк босой гуляет по городу в синих простроченных джинсах, футболке фан-клуба Radiohead и темных очках от Готье, коротко остриженные волосы выкрашены в темный – после дней пергидрольного блондинистого и неестественного апельсинового. Он владеет достаточно ненавязчивым и сильным чувством юмора, хотя в его репликах присутствует веская доля цинизма.
Другие описывают Йорка как “немного паникера”, но кажется, что его стойкая репутация трудного, беспокойного человека вполне заслуженна, несмотря на его заявления, что в последнее время “он научился немного расслабляться”. Он дает интервью с опущенной головой и закрытыми глазами, закрывая руками лицо и глядя на вас сквозь растопыренные пальцы, иногда скрючивая их, будто он подвергается физическому давлению. Перспектива выступить перед 40 тысячами жителей Ирландии, равно как и стать хэдлайнерами большого фестиваля, похоже, наполняет его ужасом.
“Не понимаю, зачем нам эти большие концерты,– пожимает плечами Йорк.– Штука в том, что, кто бы перед вами не сидел, он все равно не тот, кто сидит перед вами. Это совершенно другое состояние ума, которое нужно постигать годами. Я так не умею: включить-выключить. Когда обсуждалась внутренняя логика этих громадных выступлений, я просто, блин, зашкаливался. Это не то, с чем я внутренне способен иметь дело. Надеюсь, скоро я вернусь в другое настроение, когда все это не будет меня беспокоить”. Пусть Йорк с этим и не сразу согласится, две ипостаси главного текстовика Radiohead наиболее ярко проявляются, когда его разболтанный тенор падает с фальцета мальчика из школьного хора до глубокого, вибрирующего воя. Точно так же в беседе он умеет, не всегда, правда, разговаривать внятно и убедительно. О’Брайену вспоминается впечатление от юного Йорка, когда оба участвовали в постановке пьесы – первый на сцене, второй обеспечивал музыкальное сопровождение. Это было в оксфордской школе, где Radiohead, будучи тинейджерами, и познакомились.
“Это была чуть ли не генеральная репетиция,– вспоминает О’Брайен,– Том с приятелем вместо обычного музыкального фона играли фри-джаз. Режиссер остановил спектакль и страшно разорался, пытаясь выяснить, какого, так сказать, хрена тут происходит. А Том стал кричать в ответ, что-де за херней мы все тут занимаемся. Кричать на УЧИТЕЛЯ, представляете?”
7 октября 1968 года младенец Том Йорк сумел увидеть мир только одним свои глазом, второй не открывался. К шести годам он перенес пять тяжелых операций на веке и в начальных классах носил на глазу пластырь. Однокашники над ним вдоволь поизмывались. Однако предположение, что именно в те времена он так здорово разработал себе правую руку, Том с негодованием отметает.
“Ну уж нет,– резко отвечает он.– Я был ребенком мягким, симпатичным, и никто ко мне не цеплялся. На первых порах я вообще не вылезал из класса для музыкальных занятий. Вот где было здорово. Народу никого, кабинки обиты звуконепроницаемым пластиком. В глубине-то души я человек задиристый. В школе я был драчуном, но никогда не побеждал. Мне нравилась ИДЕЯ драки. (Истерически хихикает.) А в музыкальном кабинете я успокаивался, чтоб не сорваться по-настоящему.” Йорк вспоминает тот миг своей юной жизни, когда он уяснил, что, похоже, от одних кулаков толку мало.
“Первый год в колледже я прошел через фазу, когда носишь дедушкины пальто и шляпу,– спокойно объясняет он.– Они были безупречны, и я был поглощен тем, чтобы одеваться, как взрослый. Но однажды я гулял ночью и встретил трех парней, которые стояли на углу и ждали, кого бы им побить. И нашли меня. Они что-то там вякнули. Я развернулся, отправил им воздушный поцелуй, и все дела. Они выбили из меня всю дурь. Один пинал меня, у другого была палка, а третий бил меня по лицу. Это немного охладило меня к дракам”.
Если вернуться в Оксфорд середины 80-х – именно там Radiohead выросли и начали репетировать,– типичный школьный коллектив, с незатейливым названием ON A FRIDAY ("На пятницу”). Селуэй учился в шестом классе, О’Брайен – в пятом, Йорк и Колин Гринвуд – в четвертом, а Джонни Гринвуд, последний из присоединившихся – в третьем.
“Мы до сих пор сидим на наших партах, остаемся в тогдашних летах,– мрачно резюмирует Гринвуд-старший.– То, что мы так долго вместе, понятно из ужасающих групповых фото десятилетней давности, где мы запечатлены в отрочестве с разнообразными прическами и манерами, над которыми сейчас обхохотались бы на улице”.
В те годы, конечно же, королем был зачесанный кок. (“Вы буквально приносили фото Моррисси парикмахеру и говорили: “Я хочу точно так же”), и если группа “На пятницу” внешне походила на The Smiths, им нужно было найти музыкальную точку опоры. Четыре участника из пятерых описывают тогдашние композиции Тома Йорка как “шизофренические”.
“В одной из наших вещиц, 'rattlesnake', были закольцованные барабаны, которые Том сделал на своем домашнем магнитофоне, с плохим скрэтчем поверх и вокалом в духе Принса,– вспоминает Джонни Гринвуд.– В песне 'the chains' вдруг обнаружился альт и претензия на The Waterboys. 'What is that you see' – сплошное шумовое бешенство. Послушав их, я понял, что Том пишет великие песни и это как раз то, что я хочу делать”.
Тем не менее, самолюбивые амбиции Гринвуда были расстроены тем, что группа не хотела его принимать. Друзья определяют его как “молодого, да раннего”, перебравшего массу инструментов только ради того, чтоб произвести впечатление на будущих товарищей по бэнду. На первой презентации ON A FRIDAY в оксфордской пивнушке “Джерико” (1987) Джонни, если верить хроникеру Селуэю, сидел на сцене “с губной гармошкой, ожидая своего звездного момента”.
Коль скоро всякий участник рано или поздно отлучался, чтобы усвоить школьную или университетскую программу, репетиции происходили исключительно во время долгих летних каникул. Но ON A FRIDAY создавалась вне студенческих схем, и к лету 1991-го, когда появилась их первая демо-кассета (выпущенная под названием Drill EP в 1992-м), в таверну “Джерико” зачастили легионы представителей звукозаписывающих компаний. Через несколько недель парни подписали контракт с “Парлофоном” и, исходя из того, что они теперь классифицируют как “сущее замешательство”, переменили название на Radiohead.
Но поначалу однообразный, как милицейский парад, полный архитектурных излишеств, возведенных О’Брайеном поверх головы Тома Йорка, Radiohead не сумел привлечь к себе внимание дебютным альбомом Pablo Honey, пока другие, более модно-ориентированные образования оказались в свете рампы.
Потом в Британии вышел второй, самоедский, напрашивающийся на золотую полку сингл Creep. Шум был почти такой же как и с The Fixx до того и с Bush после. Radiohead претерпела все муки блудного отпрыска, приласканного Америкой – Creep ведь только сначала крутили по школьному радио, затем дошло до национального. К тому моменту, как Radiohead совершила первое турне, Creep все еще числилась в сороковке “Биллборда”, и ее новаторский гитарный перебор, ее мучительная мелодия лились из машинных динамиков, из гостиничных номеров по всей Америке.
За этим последовал сингл Stop Whispering, который явно пережал по элитарности: люди, приходившие на концерты, платили, чтоб услышать одну песню, и только одну. Со временем Йорк перекрестил эту самую песню в Crap.
“Как раз тогда была вся эта шумиха вокруг альтернативного рока,– вспоминает он.– Его продвигали тупые компьютерщики, не соображающие, что, собственно, делают, и Creep от этого плохо пришлось. Хорошая была песня, но после началось: давайте еще что-нибудь в этом роде, потому что программисты это секут, а мы говорили: извините, нет”.
“Мы не врубались тогда, что для Америки это нормально,– вступает Джонни Гринвуд.– Мы приезжаем, включаем MTV, а там крутят Creep. И мы подумали: кайф какой!”
“К нам неплохо относились потому, что Creep шел на ура,– добавляет Сэлуэй.– Stop Whispering восприняли похуже, и мы слегка отрезвели”.
“Нервишки разыгрались как бешеные,– чеканит О’Брайен.– Мы то хохотали, то мылили веревку. Нас клинило то в ту, то в другую сторону”.
К несчастью, где-то именно в эту пору Radiohead прислушались к советчикам, настойчиво твердившим, что группе необходимо сменить имидж, и в одночасье сделалась бэндом длинноволосых рокеров в обтягивающих брючках – якобы такими Америка ожидала их увидеть. Джонни и Том даже подписали рекламные контракты со штатовскими салонами мод, причем последний устроил из своих волос нечто вроде злобного дикобраза.
“Я и превратился в рокера, без туфты,– с застенчивым смешком кривится лидер группы,– меня нашло множество заморочек, но худшая из них, конечно, прическа. Турне в любом случае складывалось омерзительно, нас воспринимали как выгодное капиталовложение, из всех углов разило деньгами. Не скажу, что мы успели окончательно скурвиться, но дело к этому шло”.
Самой приятной стороной успеха Creep в США явилось то, что при повторном выпуске композиция поднялась аж на седьмое место. А самой неприятной – то, что со стороны группа стала смахивать на коллектив одной песни. Тут ребята засучили рукава и стали записывать The Bends. Название означает “кессонная болезнь” – ей хворают водолазы, когда чересчур быстро поднимаются на поверхность. Стилистика альбома варьировалась от свободных коллажей в духе Zooropa (Planet Telex) до фолк-рока (Fake Plastic Trees) и приглушенной баллады (Bulletproof); расчет был на то, что к концу прослушивания ошеломленная аудитория забудет о самом существовании такой композиции как Creep. Но Америка, естественно, сбила все счеты.
“Тут, в Англии, существует убеждение, что в Штатах Radiohead популярны,– сообщает О’Брайен.– Да ни черта не популярны. Fake Plastic Trees как отдельный сингл пустила в эфир некая радиостанция, а потом провела мониторинг своей аудитории, мужчин в возрасте от 18 до 25, которые ездят на четырехприводных джипах, и песня очутилась в самом низу списка. Нет, в Америке Radiohead знают благодаря одному-единственному хиту”.
“Да и его-то не помнят, потому что у них кругозор как у муравьев,– мрачно бубнит Йорк.– Наша так называемая американская популярность дала нам много возможностей, но благодаря ей оказалось, что мы что-то кому-то должны. Я до сих пор не могу понять, что именно и кому именно”.
На фоне большинства рок-групп, открыто потребляющих наркотики, а в выходные предающихся свальному греху, Radiohead поддерживают имидж пай-мальчиков, которые попивают исключительно минералку, а оттягиваются разве что игрой в бридж и рассыпаются в извинениях, случайно наступив вам на ногу. Тем не менее, мучительное 18-месячное мировое турне по раскрутке The Bends не обошлось без накладок.
У каждого члена группы есть свои тайные прибабахи, вылезающие наружу, когда Radiohead выступают вживую. Например, Джонни Гринвуд столь залихватски бьет по гитарным струнам, что, сам не замечая, стирает пальцы в кровь. С недавних пор он взялся перематывать кисть руки, каковую моду можно считать чисто звездным пижонством. Но Гринвуд настаивает, что перетяжку ему прописали доктора после того, какобследование выявило хроническую травму суставов. С той же яростью он доказывает, что смехотворно массивные наушники, в которых он щеголял всю вторую половину американского турне, защищают его слабые барабанные перепонки.
“Ухо две недели подряд стреляло и кровоточило,– с неожиданным бесстрастием констатирует он.– В Кливленде я чуть не грохнулся в обморок во время выступления. В три утра меня доставили в больницу, и врач сказал, что ситуация критическая. Я б с радостью выкинул всю эту амуницию, но без перетяжек обойтись физически не могу. Никакой аффектации, смешно даже слушать. Но если честно, мне нравится бинтовать руки перед концертом. Словно боксер перед матчем. Ритуал такой”.
Однако самый неприятный случай произошел в Мюнхене, когда Йорк и впрямь упал на сцене.
“Этого следовало ожидать,– он ерзает на стуле, обхватив голову руками.– Как-то еще в Америке мне до того поплохело, что я тебе дам. Я подхватил простуду, она перешла в ларингит. Промоутер, ясное дело, везет тебя к врачу, а врач говорит: с вами все в порядке, продолжайте играть. Ты пытаешься спорить. Они тебе: вот вам таблеточки, прими и будешь как новенький. Потом до тебя доходит, что промоутер тупо дал врачу на лапу. А в Германии болезнь обострилась, потому что мы в разгар зимы ночевали в неотапливаемом автобусе. В очередной раз появляется врач, в очередной раз подмазанный промоутером, с полным чемоданом лекарств. Дерьмо дерьмом. Предлагают вколоть мне стероиды, я ни в какую. Не хотел ничего принимать, думал, организма сам справится. Начинаем репетировать – и выясняется, что я, блин, никуда не гожусь. Голос пропал напрочь. А отменять концерт уже поздно. Выхожу и на третей песне падаю, помню, как поцеловался с подмостками, а дальше – темнота”.
Том умолкает и вдруг криво ухмыляется.
“История – закачаешься”.
Когда Тома Йорка называют рок-звездой он весь передергивается: “Будто по твоей могиле прошли”. Хотя на словах уверяет, что не слишком-то боится собственной славы (“Попросту не делаю из нее культа”), но признает: в их крепнущей дружбе с Майклом Стайпом немаловажное значение имеют советы вокалиста R.E.M. насчет того, как правильно держаться на сцене. Эти советы Йорка злят, но в целом он за друга горой.
“Если в жизни у тебя все кувырком, нормальные тексты ты писать не сумеешь,– размышляет он.– А если ты не сумеешь писать тексты, тебя вышвырнут из бизнеса. Майкл помог мне совладать с вещами, с которыми я в одиночку справиться бы не смог. А все прочее касается только нас двоих, и это здорово. Что бы там ни болтали. Как дуновение какой-то святости, что ли”.
Зачем же еще и музыку сочинять – в присутствии эдакой святости?
“А затем, что вот сижу я в понедельник вечером в оксфордском клубе совершенно пьяный, подваливает какой-нибудь парень, угощает меня и признается, что моя последняя песня перевернула его жизнь. Это ведь что-то значит, а? Мурашки по коже”.
Тексты у тебя довольно надрывные. Значит ли это, что фанаты Radiohead в основном неврастеники?
“Раньше так и было. Судя по их письмам – да. Но когда встречаешься с людьми лично, все начинает выглядеть иначе. За перо берутся по разным причинам, но, как правило, невеселым. Так повелось со времен Creep и той ауры, которая вокруг Creep сгустилась, но к The Bends мы от этой фигни уже освободились. Я перестал получать письма от убийц с признаниями, что Creep их любимая песня – уже большое дело. Теперь наши фанаты – просто люди, которые чувствуют так же, как мы, и мы с ними друг друга уважаем”.
Значит, вы не преследуете никаких далеко идущих целей, помимо музыки и отклика аудитории на эту музыку?
(Саркастически) “Как ни ужасно это прозвучит, никаких. (Серьезным тоном) Но вообще, может статься, это и не вся правда…”
Такое ощущение, что ты себя все время за что-нибудь грызешь.
“Да не грызу, не грызу,– с жаром отрицает он.– Не всем сплетням стоит верить”.
У NIRVANA был момент, когда им пришлось притормозить, так как они почувствовали, что становятся круче самих себя. Если б ты по-настоящему прославился, сумел бы вовремя остановиться?
“Да, я всегда держу палец на кнопке “стоп”. У каждого должна быть такая кнопка. Типа прямой связи с президентом”.
Ну и как же ты остановишься? Ограничишься выпуском 17-минутных синглов?
“Нет… существуют другие способы уйти в тень. Ты остаешься где был, но ты уже в тени. Я недавно это понял. Точнее, не понял еще до конца”.
Ты не боишься, что шквальный успех может повредить твоему душевному здоровью?
“Боюсь,– восклицает он, и его настроение по непонятной причине улучшается.– Спасибо за этот вопрос. Боюсь”.
Ближе к вечеру, едва начали сгущаться сумерки, Том Йорк, кажется, окончательно справился с нервами и почти риторически поинтересовался: “Надеюсь, интервью получилось не слишком тоскливым?”
Фыркнув в адрес товарищей по группе, которые звали его в местный паб на чаепитие, он гордо направился в сторону студии – продолжать отделку Paranoid Android.
“На людях Том совсем не тот, что с нами, ломаный какой-то,– помолчав, уронил Джонни Гринвуд.– А в душе – ранимый, как ребенок”.
“Верно,– подхватывает его брат,– но ложась спать, мы задергиваем все шторы и не оставляем любопытным, что толпятся у окон, ни единой щелочки. Нам это неприятно. Стресс-то разный бывает. А два обличья Тома – точно такое же средство самозащиты”.
Очень странные парни, эти Radiohead. Замкнутые, пижонистые, подверженные внезапным приступам паранойи, но умеющие создавать до боли красивые песни, расцвеченные умопомрачительными звуковыми эффектами. Как знать, не суждено ли им кардинально изменить окостенелую физиономию рок-музыки, коли новообретенный экстремизм не разъест их изнутри, или коли они не разбегутся по чисто житейским проблемам. Ну а если рано или поздно пристрастятся к наркотикам – тогда храни их Господь.
“Сесть на иглу? Это был бы настоящий кошмар,– признался Том Йорк чуть раньше, когда им еще не вполне овладела меланхолия.– Того и гляди, в итоге станешь играть как Брайан Адамс”.
