<<  p r e s s e

 

cмерть не дремлет...

интервью с Томом Йорком

//  'Q', октябрь 1997

::  русский перевод  © Радиф Кашапов
::  редакторские ножницы:  qwerrie & leslie

 

Том Йорк? Ооо, Radiohead! Большой человек в Америке. Славный малый. Великий певец. Носил длинные волосы. Написал 'Creep' и два года каждый вечер пел тысячам людей, что он — урод. Присматривается к Англии. Их пластинка 'the Bends' — в топе 'Альбом года' каждого журнала за 1995 год. Поникшее веко. Темпераментный артист. Неизменный пульс группы, состав которой не менялся уже 12 лет, с момента появления. Высокомерный имярек. Гастролирует по Америке с альбомом, который так радикально расходится с ожиданиями, что он был не на шутку испуган — вдруг никому не понравится. Так они сами говорят. Вроде все. Одно наверняка: если где-то приврешь, c Tомом Йорком лучше не связываться. Так странно! Гренландия по правому борту, направляемся к Вашинтону, озабочены перспективой интервью с возможно колючим и недоступным Йорком. Но — вот сюрприз! — он здесь, доступен прямо в самолете на канале развлечений номер пять, готов поговорить о новом альбоме OK Computer. Хорошо, быть может, он разъяснит несколько парадоксов, что так запутывают любой анализ Radiohead.

Он начинает с комментария по поводу собственной лирики: «Это было похоже на скрытую камеру в комнате, которая снимает всех входящих, для каждой песни — свой персонаж. Хотя камера — это не совсем я. Она нейтральна, бесчувственна. Но не совсем лишена эмоций. Просто делает свое дело».

Хм... Между трэками Йорк оживляется, увлеченно рассказывает, как Radiohead в припадке 'безропотной паники' разом купили персональные (вероятно, это очень даже OK!) компьютеры. Когда дело доходит до 'Climbing up the walls', он поминает старые турне по Штатам, когда они выступали на разогреве: «Надрываешься о внутреннем убийстве, а публика знай себе хрустит поп-корном. И ничего не происходит. Ноль реакции. Блеск!»

Этот самолетный Йорк — как оскюморон. А может, так рождаются афоризмы. Но этого маловато, чтобы разъяснять парадоксы. На следующий день ближе к ленчу гастрольный автобус хэдов въезжает в Вашингтон после 11-часового перегона из Атланты, где был предыдущий концерт. Вообще-то сегодня выходной, но когда Эд О'Брайен и братья Гринвуды расходятся по номерам, а Фил Селвэй сидит в баре, решая, не пора ли ему проведать прачечную, Том Йорк готовится для встречи с Q. Вопреки репутации грозного медиафоба и любителя динамить прессу, он показывает себя воплощением вежливости. Когда кредитная карточка не спасает и объединенные ресурсы Q и PR не могут удовлетворить внезапный запрос фотостудии на предмет наличности, Йорк достает свой бумажник, чтобы предотвратить вырисовывающийся кризис титульного листа.

Энтузиаст, который признается, что своего кумира Элвиса Костелло видел во сне в течении шести месяцев после их короткой встречи, и есть тот занятный парень, что собрал группу из школьных друзей и не менял команду менеджеров с самого начала карьеры (не говоря уже о Рэйчел, своей единственной подруге за тот же, грубо говоря, отчетный период). Причуды Йорка могут быть непонятны, но это давно не обсуждается. Одно посвященное лицо сочувственно заметило, что хотя Йорк стал куда спокойнее в последние годы, иногда он по-прежнему внезапно срывается в обыденных ситуациях, типа очереди в банке или монотонного продвижения по запруженной улице, и настаивает: «Давайте свалим отсюда поскорей».

Вернувшись в отель, где разместили группу, Йорк готовится к интервью с помощью крепкого кофе (он презирает слабый) и под стеклянной крышей ресторана выбирает столик посветлей. Устраивается.

Во время интервью он часто закрывает глаза. Иногда в каком-то порыве его несет, хотя чаще он говорит медленно и с большим количеством пауз. Смущенный, как бы не выдать слишком много личного, и одновременно озабоченный, искренне ли выглядят ответы на бумаге, он сдерживается и растворяется в бесчисленных «я не знаю» и в беспомощных жестах.

— Том, ты всегда утверждал, что любишь гастрольную жизнь 'на колесах'. Eщё не разлюбил?..

Мне нравится думать, что я в комнате, до тех пор, пока не открою глаза и мир опять не понесется. Вообще, всё очень неплохо — если сравнивать с полётами.

— Тебя пугают полёты?

Не сам полет, быть может; то, как люди стоят в очереди на самолеты — словно овцы на убой, каждый сдавлен вот так (показывает: сжимается и сутулится). Потом этот досмотр с рентгеновским просвечиванием, и запах химикалий на борту. Знаете, там ведь и воздух не настоящий — он подпорчен влагой. В первом классе тебе хорошо, потому что воздух еще не побывал в телах других людей, но когда ты в хвосте и всё это прошло через легкие каждого — бррр... отвратительно.

— Ты уверен, что воздух в самолетах тоже ранжируют по классам?

Абсолютно! Девственный Высший Класс. Есть перед чем благоговеть. Позор — они не назвали другие секции Средним и Низшим Классом. Мне нездоровится от самолетов... И я уверен, от этого усыхают мозги (смеется).

— Лучше путешествовать автобусом?

Да, хотя каждый раз во время этой тряски кажется, что спишь в гробу. Прошлой ночью я представлял себе, что можно спать и при этом лететь с утеса... чтобы никогда не проснуться.

— Песня 'Airbag' как раз о таких ощущениях?

Ммм... нет, она скорее о том, что ты в любой момент можешь погибнуть на дороге. У каждой эпохи свой сумасшедший характер, свои наваждения. Я думаю, в наше время это машины. Мне тыщу раз говорили на этот счет — мол, расслабься, чего тут напрягаться — но всё равно, садясь каждый раз за руль своей машины, я не могу не думать о том, что могу никогда из нее не выйти. Или выйду, но не ногами... и не смогу ходить.

— Да уж... проницательное наблюдение.

Наверное, это из-за моего извечного беспокойства. Такая уж у меня натура. Но 'Airbag' еще и о том, как я воспитывался... как большинство из нас воспитывались — у нас никогда не выкраивается время подумать о собственной смерти. На самом деле, все, что ты делаешь, это попытка спрятаться за мысль о бессмертии. Особенно в моем случае. Когда ты поп-звезда, все, что ты делаешь, это поиск бессмертия. Или это уже банальное клише?.. И при этом тебе рукой подать до случайной смерти в автокатастрофе (смеется). Клево, да?!

— Ну а всё то время, что ты провел в детстве в больнице? По идее, должно было бы очень рано натолкнуть тебя на размышления о собственной смерти?

Не думаю... не сказал бы, что так уж близко соприкасался со смертью. Я не потерял никого из моих близких. Смерть очень очевидна, она всё время рядом с нами, но лично мои представления весьма туманны. Мне 28 лет, а я даже покойника ещё ни разу не видел. Хотел бы я знать, каково быть мертвецом, да. Желательно, каким-нибудь естественным способом :)
       Я начал думать о таких вещах, почитав c годик назад «Тибетскую книгу мёртвых». Многое оттуда меня шокировало, и это смешалось с бегло прочитанными сведениями о ситуационизме — я пытался разобраться, что имели в виду Manic Street Preachers [безбашенные британские рокеры с претенциозным идеологическим уклоном в социализм. — прим. ред.]. Но фундаментальный мотив заключается в том, что западная цивилизация вообще не интересуется смертью, пока та не постучит у порога! Многое из того, о чем я пишу, навеяно книгами.

— Легенда гласит, что твой глаз, к шести годам перенесший пять операций и дававший одноклассникам повод для неиссякаемых насмешек, а также ненависть к директору школы предопределили эмоцилнальную начинку твоих песен. Были ли другие переживания, о которых мы не знаем?

Моя мама говорила, что я был очень тихим и счастливым ребенком, был постоянно чем-то занят. Делал что-то руками. Строил из конструктора Лего, ухаживал за велосипедом — я очень любил свой велосипед, — выдумывал и рисовал машины. Потом, когда я открыл рок-н-ролл, то увлекся дизайном и рисованием гитар.

Никогда не скучал в детстве. Никогда. Я мечтал строить мосты. У меня была очень клевая книжка про мосты. Моя мама очень изобретательна; наверное, я унаследовал это как раз от неё, а гиперактивность — от папы. Вот так всё просто. Когда я был ребенком, никто меня не шпынял. Простите, если разочаровал ;)

— Ты как-то говорил, что твой родной город Оксфорд был странным местом, много значащим для твоих сочинений.

Оксфорд это такое место... ты планируешь что-то, начинаешь, но никогда не завершишь намеченного, только ходишь и ходишь кругами. Я мог бы целыми днями бродить по Оксфорду вдоль и поперек, разглядывать людей и быть совершенно счастливым. У меня есть излюбленные уголки, где хорошо присесть и наблюдать. Я до сих пор так делаю. Население вообще настолько преходящее, что непонятно -- население оно или нет: одни туристы да студенты. Очень грязно. Слишком много народа, слишком мало места. Университет занимает 90 процентов земли, и народу просто некуда деваться... это угнетает.

— В твоей картине города пропали прекрасные исторические памятники.

Потому что их не видно. Большая часть этой красивой исторической застройки окружена колючей проволокой и зубчатыми стенами.

— Город и кампус.

Я полностью за город.

— Но ты и сам побыл в студентах, когда учился в Эксетерском универе.

Хм, это было непросто — до того меня доставали всю жизнь эти желторотые ублюдки. Гуляют по улицам, нажираются до синих соплей, забивают супермаркеты как селедки, стебают полицейских. Блин. Я привык думать: ну и неудивительно, что горожане так не любят студентов.

— Так значит, ты был примерным студентом только из-за того, что тебя все это бесило?

Когда я собирался пообниматься с унитазом, то делал это приватно в своей комнате, не забывая запереть дверь. В Оксфорде я тоже никого не доставал, а эти уроды в парадных мантиях блевали прямо на улицах ивсем действовали на нервы. А убирать эту прелесть и готовить постель к их возвращению каждый вечер приходится совсем другим людям. Эти ублюдки не знают, для чего появились на свет — а собираются управлять страной! Это страшно. Из всех английских городов это один из самых очевидных примеров разделения классов.

— Тем не менее, ты остался там после учёбы.

В первую очередь по инерции. Было мнение: уж лучше Оксфорд, чем Лондон. Хотя здесь ужасно грязно, это вредит здоровью — и моему, и моей подруги. Так что хочется перебраться куда-нибудь еще.

— Как насчет радостей простой сельской жизни?

Ага. Большой загородный особняк, обнесенный высоким забором с колючей проволокой. И Range-Rover при нем (смеется).

— И никаких классовых предрассудков, да?!

Ладно, тачка пусть будет подержанной. Идёт?

— Теперь, когда ты стал звездой, хочется чего-то большего?

Но мне всегда хотелось. Необязательно для этого быть известным. Вот, например, я разбил гитару прошлой ночью. Никогда не делал раньше ничего подобного. Правда, она была акустическая — так что рок-н-ролл получился ненастоящий...

— Самое отвратительное, что ты способен вытворить после концерта?

Ох...(размышляет о чем-то и, очевидно, решает не говорить). Иногда я сажусь перед телевизором и напиваюсь.


____________

Том Йорк написал первую песню в 11 лет — он играл на гитаре в дуэте, в обязанности другого участника входило, судя по всему, замыкание телевизоров -- чтобы они погромче взрывались. («Мы могли наделать шума, а потом отправиться обкатывать Моррис Майнерс на лужайке моего товарища»). Частушка называлась 'Mushroom Cloud', это были размышления по поводу атомной бомбы, хотя «больше о том, на что это похоже, нежели как это ужасно». С тех пор сочинительский талант Тома только эволюционировал, подгоняемый строгой критикой, физическим несовершенством и внутренним конфликтом между скрытым самовыражением и трезвой объективностью.

— Ты как-то упоминал девушку, которая послушала одно из твоих первых демо (когда Radiohead ещё назывались On A Friday) и сказала: «Твои стихи траурны. Они с лишком искренние, слишком личные, слишком прямолинейные и ничего не оставляют воображению». Что ты подумал при этом?

Ну... она была права. Поначалу, сочинение текстов меня не особо волновало. Что вообще-то странно: когда мне не нравился текст пластинки, казался пустым и ничего не значащим, я и не собирался больше возвращаться к этой записи. Но когда тебе 16, твои песни не оформились по-настоящему... ты даже не рассчитываешь всерьез, что их кто-то услышит, и не особенно глубоко раздумываешь над словами. Совместная работа с Джонни и другими стала для меня важным шагом вперед. Это случилось примерно месяц спустя после того, как были сказаны эти слова.

— Потом что-то изменилось? Они сыграли свою роль?

Я считаю, что да. До меня вдруг дошло, что когда я в большей степени сосредатачиваюсь на текстах, то творчество приносит гораздо больше отдачи, песни получаются гораздо легче. Мы обнаружили, что не можем закончить песню, если у нас нет для нее слов. Слова указывают, откуда нам черпать музыку.

— Текст какой песни впервые удовлетворил тебя?

(Долгая пауза; серьезно, 32 секунды). 'Fake plastic trees'. Когда мы записываем демо, слова могут сочиняться прямо на ходу. Часть потом выкидываешь, часть оставляешь -- то, что звучит замечательно. Перечитывая потом то, что сразу получилось, находишь замечательные самородки.
    Так было со многими вокальными партиями на OKC — все они записаны с первого раза, потому что потом, когда я начинал специально придумывать как их лучше сделать, они получались неубедительно. Мне по-настоящему нравится вокал на 'the Tourist', но я совершенно не помню, как она у меня получилась. Это было из того, что мы валялось на полке месяцами. Когда я снова и снова ее переслушивал, мне все казалось, что надо бы пойти и спеть это грубей и что тогда мы смогли бы продолжить работу. Тут нет чувственного включения. Я имею в виду, что я не волнуюсь. Я лишь, да, да, пою песню и ухожу.

— Что может подтолкнуть тебя написать песню?

Мелодия. Или звук. Например, тот, который Эд извлекает на своей гитаре в начале 'Lucky'. Вот такой: пиупиупиу (издает звуки, похожие на мышиный писк). Cовершенно новый и интересный. К чему все сводится: если тебе приспичило что-то отыскать, фиг ты это найдешь. Поэтому лучше сразу реагировать на вещи, когда они происходят. Жить такой жизнью довольно странно. А вообще удобно. Поп-звезды вечно скромничают.

— Колин Гринвуд рассказывал, что твои музыкальные кумиры: Костелло, R.E.M., Леннон, Том Уэйтс, — служат тебе хорошим источником вдохновения, но ты ищешь и другие интересные вещи.

Это может стать хорошим толчком для меня. Subterranean Homesick Alien родилась из бесконечного прослушивания за рулем машины 'Bitches Brew' (классический альбом джазмена Майлза Дэвиса. -- прим. ред.). Я пожалуй соскучился по этой записи, но сейчас не стал бы её переслушивать.

— Что тебя в ней так захватило?

Когда я послушал ее в первый раз, то решил что это отвратительная какофония, мне становилось от нее плохо. Но постепенно начинаешь понимать, что пластинка в равной мере ужасна и красива... ты не понимаешь что происходит, но это ощущение обволакивает тебя, течет вокруг. Звуки внутри огромного пустого пространства, точно в соборе. И на джаз не похоже, и уж точно не рок-н-ролл. Создаешь что-то, а потом наблюдаешь, как созданное рушится -- это очень красиво. Нечто подобное мы пытались провернуть и на OK Computer.

— Майлз Дэвис никогда не повторялся.

Один знакомый отксерил мне таблички, которыми Брайан Ино пользуется во время записи. На одной из них написано примерно следующее: «Не пытайся повторить то, что сработало в прошлый раз». Жутко депрессивный императив, но ведь так оно и есть... Какой метод ни возьмешь, в следующий раз он перестает действовать.

— Кто еще вдохновил тебя?

Переслушай ритм в начале 'exit music' — она начинается как песни Джонни Кэша с альбома 'Prison Tapes'. Офигительно. Терпеть не могу живые альбомы, но от этого у меня просто мурашки по спине. Вы слышите восторг аудитории. Вы слышите, что он болен, что он не попадает в ноты; но песни все равно необыкновенно мощны, несмотря на орущих и гогочущих заключенных.
   Ну и Элвис Костелло, конечно. Причем, не какая-то избранная песня; мне нравится, как он оформляет их все в единое целое. Он потрясающе эмоционален -- не переступая при этом грань личного. В этом его искусство.

— Которое вернет нас к вопросу о критике, которую ты заработал еще в 16 лет. Ты согласился с тем, насколько она само-копательна, но твои стихи на 'Pablo Honey' и 'the Bends' в большинстве своем именно такими и остались!

(Вздыхает.) Я не мог писать ни о чем другом. Это основная причина. Я не мог смотреть на внешний мир.

— В 'Let down' есть такие слова: «Не будь сентиментальным, это всегда заканчивается распущенными слюнями». Это предостережение самому себе?

Совершенно верно. Сентиментальность означает эмоциональность ради самой себя. Нас бомбардируют чувствами, человеческими эмоциями. 'Let down' также и об этом. Переживать каждую эмоцию в равной мере — значит, ощущать фальшивые эмоции. Точнее, эмоции становятся на одно лицо — одинаково плоские, как реклама автомобиля или поп-песня.

— Вопрос поэту: бывают ли у тебя проблемы с искренностью?

Нет, я научился не беспокоиться на этот счет. Неважно искренен я или нет, если это срабатывает. Так что вопрос был не по делу, с твоей стороны было невежливым его задавать (снисходительно улыбается, возводя эту этическую конструкцию). [whether I'm being honest is irrelevant if it works. So that question wasn't relevant and it was rude of you to ask. ]

— Ты говоришь о своих чувствах так, словно негативных у тебя вовсе не бывает. Но на OKC полно сердитых вещей вроде «Мы надеемся, вы подавитесь» (Exit Music) и «Арестуйте этого человека» (Karma Police).

Ммм. Это ответ на крайне враждебные моменты. Добрый такой ответ. Но я не чувствую себя виноватым.

— В прошлом ты прославился как чемпион по проявлению недовольства.

Теперь уже нет. Вам не повезло.

— Но тебя может захватить недовольство? Когда ты предрасположен к этому, не так-то просто вычеркнуть из своего характера такую черту?

У меня много других дел, так что это к списку можно не добавлять. Я впадаю в депрессию довольно легко,— появляются люди, смотрящие на тебя с таким вот выражением (изображает злобную усмешку, смеется). Я больше не в силах это переваривать. Это то, о чем альбом. Это то, о чем была 'karma police'. Хотя это шутка, конечно: «Полиция Судьбы, арестуйте этого человека» — это не так серьезно... я надеюсь, люди оценят шутку.

— Однако иронический, агрессивный тон — не совсем то, что от вас ожидали поклонники объективного, репортажного стиля Джона Леннона, пишущего 'A day in the life'.

Сочинительство как свидетельство. Это был мой идеал. Серия картин, даже не раскрашенных реалистично.

— Но слова «Мы надеемся, вы задохнетесь» ты вынес на заднюю сторону обложки и сделал своего рода эпиграфом к альбому.

Мне так понравилось.

— Но в чем причина? Зачем ты это сделал?

Когда мы делали обложку, мы просто выхватывали фразы, которые каждый слышал в тот момент. Но самый важный момент не на обложке, а под CD-треем — это пентаграмма 'Против демонов'.

— И что она означает?

Такой знак люди вешали на парадные двери. Ты часто видишь демонов в человеческих глазах. Хочешь верь, хочешь нет, но [they're like fucking devils. believe that or not.]

— Да, в черно-белом варианте это должно выглядеть крейзово.

— Можешь дать пример того, что ты имеешь в виду?

Строчка из 'Paranoid аndroid' про 'маленькую хрюшку в платье от Гуччи' была жесткой. Это был такой злой женский взгляд, я ни ращзу не видел такого до сих пор. Было ли это со мной из-за истощении и галлюцинаций... нет, я уверен в том, что увидел в её лице. Той ночью я не заснул из-за этого.

Я сидел в баре и увидел, как кто-то пролил выпивку на её дорогое платье, и она превратилась в сущего дьявола. Я думаю, там все были на коксе, совершенно точно. Но такое, кажется, случается со мной часто. Глядишь в чьи-то глаза и, черт возьми, что это? Такое чувство (вытягивает руки над головой, так что явственно хрустят позвонки)... словно кто-то гуляет по твоей могиле.

— Ты ведь не вкладываешь в слово 'демон' религиозный смысл?

(Долгая пауза.) 'Против демонов' -- это не о вере в Бога или Дьявола. Идея в том, что ты рисуешь на двери пентаграмму, чтобы защитить себя.

— Значит, это символ. Как насчет более практичных советов?

Избегай оставаться один на один в комнате с незнакомцами под кокаином.


_______________

До сих пор, похоже, демонов удавалось удерживать на растоянии вытянутой руки. Radiohead играли не по правилам -- вместо того чтобы развить успех 'the Bends', они последовали за собственными желаниями и выпустили ОКС — и, о чудо! — продали пластинок больше, чем когда-либо, заняв 10-е место дома и 29-е (самое высокое до сих пор) в Америке, плюс пристойные строки в чартах по всему миру.

— Важен ли для тебя коммерческих успех?

Важен. Его столько, сколько тебе нужно. Остальное — дерьмо.

— Хотел ли ты успеха, когда начинал писать?

Джонни любит поговорить на эту тему. Те, кто утверждают, что пишут для самих себя,— лгут. Каждый мысленно рассчитывает на некую аудиторию. Любой артист продолжает творить по одной причине: он верит, что однажды кто-то откроет для себя его работу.

— Как это влияет на твои отношения с живыми зрителями?

Я помню, как мы сводили 'Airbag'. Найджел Годрич тихо-тихо ее проигрывал, и я думал, до чего же здорово вышло. Нам и не снилось, что мы способны сделать такое. Я был счастлив и позвонил своей подруге, чтобы только сказать: «Вау! мы сделали что-то действительно потрясающее». Незабываемый опыт.

Потом новизна ощущений притупляется, запись закончена, тебя от нее тошнит, и единственный момент, когда материал снова начинает нравиться — когда ты выходишь играть его вживую. Есть куча серьезных причин, чтобы не устраивать туры: они достают до смерти, открамсывают от твоей жизни дикое количество времени и черт знает сколько стоят. Но... ты играешь свои песни, глядя людям в глаза.

— Во время фотосессии ты припомнил шоу в Сент-Луисе и 'старого парня' в переднем ряду, танцующего непонятный зигзагообразный танец. Выходя на сцену, концентрируешься ли ты на отдельных людях, играешь ли для них?

Да. Вот почему на Гластонбери в этом году была полная жопа. Там начисто вырубились программы осветительных систем, и прямо на меня светили с пола два белых софита -- я вообще ничего не видел, ни одного лица, пока не велел осветителю пнуть лампы, чтобы те развернулись неправильно и перестали слепить мне глаза. До этого я не видел аудиторию, это был полностью закрытое действо. Шесть песен я играл для черной стены небытия.

— Однажды ты сказал: «Если передо мной окажется красивая женщина, я тут же сбегу или спрячусь за углом, пока она не уйдет. И не только потому, что я их боюсь. Некоторые ведь из кожи вон лезут, чтобы порисоваться перед ними. Красота — это что-то вроде незаслуженной привилегии и власти».

Ну да, сказал. Только не так высокомерно, как вы. Грубо. Глупо. У меня есть нормальный, естественный страх красоты; чувство, что это полностью недоступно и поэтому отпугивает. Я не Пол Уэллер, знаете ли.

— По-твоему, он красавчик?

Он из тех, кто уводит с вечеринки кого захочет. Не большая проблема для меня на сегодняшний день. Возможно, я начинаю расти.

— Быть может, успех сделал тебя красивым — в некотором смысле. В конце концов, ты и в рекламе джинсов снимался.

Только однажды. И это была большая ошибка.

— Почему?

Этичность этого. Я не какая-нибудь блядская кобыла для ношения одежды! Просто в тот момент этого захотело мое эго, но это было неправильно. (недавно Radiohead отвергли 500.000 фунтов стерлингов от Guinness за право использовать музыку би-сайда в рекламе их пива).

— Но тебя фотографировал Стив Мейсель, а это означает, что твою внешность оценили по достоинству.

Это может привести в сильное смятение и запутать. Знакомые девушки говорили мне, что чувство от прогулки по улице, когда ты знаменитость, сродни тому, что чувствует женщина, надевая мини-юбку. Для меня это стало открытием и я превратился в настоящего поборника равенства. Что хорошего в славе — это то, как удивительно быстро вас забывают. Полгода назад люди совершенно забыли, как я выгляжу. Забавно.

— Ты не слишком разочаровался?

Это было здорово! Возвращение к норме.

— Уже пишешь новые песни?

Да... не бог весть что. Прилив последних сил ввиду окончания большого дела и отклик других людей — это придаёт надежды. Лучшая часть всего дела, правда-правда.

Так что Сартр был в конечном счете не прав, утверждая, что «Ад — это другие люди». Согласно Тому Йорку, следует читать: «Надежда — это другие люди». Что ж, неплохо.

Йорк говорит, что идет 'промыть мозги' перед ужином в китайском ресторанчике, который завершится, без сомнения, крепким здоровым сном... возможно, снова про Элвиса Костелло; это лучше, чем гастрольный автобус, несущийся вниз с утеса.

<<<   radiohead.пресса     <<<   main