3 ::. ВРЕМЯ ВЗРОСЛЕТЬ
033 [edit.] [перевод:
ино] 034
— Вам уже в колледже стало понятно, что музыка — это то самое, чем вы хотите заниматься по жизни?
КОЛИН: Не было ничего другого, что нас так сильно занимало в то время.
ЭД: И это настоящая правда.
ФИЛ: Да.
ЭД: Мы были вполне уверены, что не хотим изучать музыку в колледже. Хочу сказать, это последнее дело (смеется), никому не удалось бы запихнуть нас в музыкальный колледж. Но это и не обязательно для того, чтобы быть в рок-группе, хотя некоторые великие — вот Джон Кейл, например — музыку изучали.
ФИЛ: Тот факт, что мы продолжали встречаться тогда, а нее забили друг на друга...
ЭД: ..был более важен.
ФИЛ: Точно. Мы разъехались по разным частям Великобритании, но постоянно возвращались домой, собирались вместе, писали новые песни и продолжали репетировать. То есть, это хороший знак, что оно нам было по-настоящему нужно.
— Итак, вы серьезно были настроены попробовать свои силы как группа?
ФИЛ: Так все и было.
ЭД: Ага, ну то есть мы пережевывали это так долго, что ничего другого нам уже не оставалось. Иначе бы был просто позор. Честно.
(из интервью с Колином Гринвудом, Эдом О'Брайеном и Филом Селвэем в Барселоне, Испания, 22 мая 1997)А незадолго до того Том Йорк, ставший студентом в Эксетере, начал испытывать сомнения насчет смысла и ценности высшего образования. Курс английской литературы нагонял одну тоску, он вспоминал позже: «Большинство моих эссе сводилось к заключению: бессмысленно изучать эту книгу, кому это нужно? Мэтью Арнольд как-то сказал, что литература стала новой религией, и, отправляясь изучать ее в университете, ты совершаешь богослужение всем этим великим трудам, что есть просто онанизм». Художественная часть курса также внушала сомнения насчет правильности выбора, но зато, по крайней мере, предоставила возможность рисовать: «Я открыл для себя художника Фрэнсиса Бэкона, так что все мои рисунки были красно-черно-белыми. На первом курсе я нарисовал только одну хорошую картинку — там был изображен парень, вышибающий себе мозги» [2]. Чувствуя нарастающую скуку, Том тратил все больше времени на занятия, никак с учебой не связанные.
034 [edit.] [перевод:
Подобный спад интереса к учебе можно было предсказать заранее, зная склонность Тома к неприятию авторитетов, критичному восприятию и соответственно быстрому разочарованию в идеях. Окружающая обстановка возможно способствовала этому. Эксетер, родина одного из величайших английских готических соборов, расположен недалеко от безлюдной местности Дартмура, одного из красивейших мест страны; в послевоенные годы он оказался в числе британских городов, испытавших модернизацию и потерявших всякую индивидуальность. Уберите парочку достопримечательностей, и вы получите один из тех спящих английских городишек, в котором чувство бесцельности жизни и потеря связи с окружающим большим миром, особенно среди молодежи, почти осязаемо. Чувство, которое сверхвосприимчивый Йорк, конечно же, ощутил.
Словом, пара лет в шкуре студента в чужом городе помогли Тому прояснить то, что терзало его годами: растущую неприязнь к привилегированной молодежи, наезжающей из разных мест в университет его родного города. Теперь он сам превратился в одного из этих оккупантов, и отвращение только усилилось. «Было отвратительно ощущать себя студентом, до того меня доставали эти маленькие засранцы,— делился Том журналу Q воспоминаниями об однокурсниках [3].— Шляются по улицам, нажираются до синих соплей, блюют, опрокидывают магазинные тележки и столбики ограждения… Блин, неудивительно, что горожане так не любят студентов! Лично я, когда собирался пообниматься с унитазом, делал это приватно в своей комнате, не забывая запереть дверь».
Конечно, это не было основным занятием Тома в Эксетере, но громадное количество выпиваемого алкоголя делало подобное событие более регулярным, чем раньше. Наркотики и выпивка были распространены в кампусе, и Йорк отдавал им дань не меньше, чем другие ‘стыдящие его’ студенты, и если на то пошло, не меньше, чем товарищи по группе, демонстрировавшие те же саморазрушающие тенденции. Однако состояние опьянения приносило и свои творческие плоды: в частых алкогольных ступорах Тома зарождались будущие песни. Одна из песен была о некоммуникабельности и ненависти к себе за это, о чувстве аутсайдера, человека со странностями, урода. Тема была обещающей, но Тому не очень нравились слова, и он отложил ее до лучших времен.
А в других вопросах, помимо выпивки, взгляды Тома совсем не изменились, в частности, никуда не делся вкус к странной одежде и склонность обострять конфликты — и в начале студенческой жизни обе привели его к неприятностям. «На первом курсе,— вспоминал Том,— у меня был период, когда я носил шляпу и плащ; вещички были очень стильные, я выглядел очень щегольски, как взрослый. Однажды ночью я вышел на улицу, и там были трое городских, которые искали кому бы надрать задницу. И они нашли меня. Они мне что-то крикнули, я обернулся и послал им в ответ воздушный поцелуй, ну и попал. Они вытрясли из меня душу. Один пинал меня ногами, у другого была трость, а третий бил по лицу». [4] После этого опыта Том смягчил свою склонность лезть на рожон и старался не ввязываться в драки — тактика, которую он не раз более или менее успешно применял остаток обучения в колледже.
От Тома не часто можно услышать что-то хорошее о проведенных в Эксетере годах. «В художественной школе вас в основном учат забывать то, что вы знаете,— рассказывал он в 1995 году.— Колледж, который я посещал, был сочетанием пансиона благородных девиц для аристократических идиотов и бурлящей творческой атмосферы, где легко работалось и существовала масса возможностей для самовыражения. Ничего подобного я в жизни не видел, а спальни друзей с непременным кассетником — бледное сравнение. Все эти девайсы в твоем полном распоряжении, чистенькие кассеты лежат и ждут, когда ты заполнишь их чем придумаешь сам, и как тут не отдаться творчеству?» Новый опыт его озадачил и привел к новым вопросам: «Обстановка в художественном колледже — чудесная, но заканчивая его, я думал: зачем искусственно создавать эту обстановку, в которой собираешься творить?» [5] Впоследствии Том обнаружил, что сходные вопросы возникают у него и в адрес звукозаписывающих студий.
Прошло более десяти лет с тем пор, как основной страстью Йорка стала музыка. В колледже он присоединился к студенческой группе, называвшей себя Headless Chicken (и укоротившей его до Headless, когда была обнаружена одноименная новозеландская команда). Гибрид эксперементального техно-панка, группа дала около 30 концертов в Эксетере и выпустила ограниченным тиражом сингл 'I don't want to get to Woodstock'. К 1991 году Headless мутировала в еще более странный проект под названием Flickernoise. С новой группой Том отыграл лишь один концерт, а затем вернулся в Оксфорд. Лидер Headless Саймон Шэклтон, известный впоследствии под именем sHack как фронтмэн полуиндустриальной группы Lunatic Calm, уходом Йорка был огорчен, но не удивлен. «Преданность Тома тем ребятам, которых он называл ‘своей оксфордской группой’, подразумевалась с самого начала»,— рассказывал он Джонатану Хейлу [6]. Однако история Headless на этом не обрывается: один из ее участников, скрипач Джон Маттиас [John Matthias], в свое время будет приглашен для записи пластинки The Bends, и там же найдет свое место песня 'high and dry', бывшая частью регулярного репертуара Headless.
Именно в колледже Том заинтересовался танцевальной музыкой, присоединившись к эйсид-хаус-рейв-безумию, которое начало овладевать Англией в конце 80-х и не отпускало все следующее десятилетие. Его участие в музыкальной жизни студенческого клуба Lemon Grovе в качестве ди-джея становилось все более регулярным; за один семестр число посетителей ночных концертов выросло с 200 до 1000 человек в неделю. «Хорошая отмазка потратить кучу денег на новые пластинки и стать культовой фигурой,— говорил Йорк.— Было полезно для моего эго». [7]
Однако всякий раз, когда приходило время возвращаться в Оксфорд, Том воссоединялся со своей старой aбингдонской командой. Ирония судьбы, но тот, кого так долго не признавали в группе своим — теперь именно Джонни оказался тем, кого Том хотел видеть в первую очередь. За небольшое время Джонни превратился из бедного родственника, игравшего партию на гармошке, в основного соавтора песен. Немало часов они провели вдвоем, колдуя над 4-дорожечным магнитофоном Джонни — приятное времяпровождение, которое позже Том захочет воскресить при записи The Bends и OK Computer. Обнаружилось, что у его младшего товарища необычайно легкая рука и талант превращать некоторые его наброски в законченные композиции.
Событие, подтолкнувшее Йорка перейти от единоличного написания песен к тесному сотрудничеству с Джонни и другими участниками группы, была реакция его знакомой, послушавшей демо-кассету группы. По словам Йорка, она сказала: «Слова твоих песен — отстой. Они слишком честные, слишком личные, слишком прямые, ничего не остается для воображения». [8] Вместо того чтобы смутиться от столь язвительных комментариев, Том сделал самое верное решение. Его знакомая в итоге оказалась права. «Когда я только начинал, то не был по-настоящему заинтересован в словах,— объяснял он позже,— что довольно странно, так как обычно если мне не нравятся слова, если они не цепляют, я к такой музыке никогда не возвращаюсь. Но когда тебе 16, твои тексты наполовину сырые, ты не ждешь, что кто-то еще их будет слушать, поэтому и я не особо заботился на их счет. Для меня стало большим шагом вперед сотрудничество с Джонни и другими. Это началось как раз месяц спустя после того комментария... Я внезапно обнаружил, что когда концентрируюсь на словах, текст поднимает песни на новый уровень, и гораздо проще все соединить в единое целое».
Во время редких каникул, когда парни собирались вместе для репетиций (и случайных выступлений, каковых было немного), они записывали новый материал, перерабатывали старые песни, и, быть может, самое важное — общались: о любимых группах, новых интересных пластинках, планах на будущее в качестве группы. Давнее вожделение Томом статуса рок-звезды, смешившее его родителей десять лет назад, ни на йоту не уменьшилось за прошедшее время. Остальная четверка выражала решительное намерение следовать за ним, хотя в разговорах все же присутствовала некая доля жизненного прагматизма. В 1989 году пошли разговоры о подписании контракта со звукозаписывающей компанией — разумеется, не раньше, чем все закончат колледжи.
В подобном решении их укрепляло появление целой плеяды ‘альтернативных’ команд (термин, изрядно извращенный за годы, прошедшие после взлета Нирваны в 1991 году), незамедлительно привлекший внимание участников On A Friday. Все они были родом из Соединенных Штатов и всплыли на поверхность благодаря быстро расплодившейся в пост-панк эру сети американских инди-лейблов. У всех оказались свои фавориты: Том обожал эксцентрический стиль Miracle Legion и Throwing Muses, тогда как Колин преклонялся перед мрачной рефлексией Марка Этцеля из American Music Club, а Джонни смаковал прото-гранжевые нейл-янговские штучки от Dinosaur JR. Пристрастие Джонни к рок-группам 80-х и игнорирование им музыки предшествующей эпохи стало предметом насмешек со стороны других. Эд так рассказывал об этом: «Джонни всегда говорил о группах из 70-х что-то вроде: кто такие Who? кто такие Eagles? кто такие Stones? ах, это вы про Rolling Stones!» На что Джонни отвечает: «Совершенно верно. Я предпочитаю слушать ‘Freak Scene’, чем ‘My Generation’ или тому подобное».
Но были по крайней мере две группы, чей статус признавал каждый из них: R.E.M. из Афин, штат Джорджия, и Pixies из Бостона, штат Массачусетс. «Когда в 90-м мы собрались вместе, чтобы, наконец, что-нибудь записать,— вспоминал Эд,— и обдумывали, с чем конкретно мы пойдем добывать контракт с лейблом, R.E.M. и Pixies были постоянной темой наших разговоров в пабе после репетиций. Ну, понятно о чем: «им это удалось, и мы хотим точно того же». Кроме того, мы восхищались их этическими принципами, нам нравилась они сами, не только их музыка».
К 1989 году R.E.M. стали отлично продающимся мировым феноменом на волне таких песен как ‘the one I love’ и ‘stand’. Они в значительной мере оставили позади то поп-звучание, бывшее когда-то их визитной карточкой. Хотя некоторые непоколебимые старые поклонники группы начали терять к ним интерес, Том Йорк и его товарищи видели ситуацию иначе. R.E.M. никогда не останавливались в творческом развитии, и переход на крупный лейбл в конце 80-х ничуть не замедлил их развитие. Не менее важно было то, что слава не отразилась на их поведении: они не покинули родного города и среды, из которой вышли; подобный образ действий был примером, которому юные оксфордцы собирались следовать.
Как и R.E.M., Pixies, ведомые непомерно толстым Чарльзом Томпсоном (Черным Френсисом), никогда не шли на творческие компромиссы — хотя они и не добились успеха, сопоставимого с R.E.M. Быть может, с годами их музыка потеряла былую ершистость, но заключенные в лирике Томпсона темный юмор и колкие выпады, а равно и любовь группы к резким переходам от мягкого бренчания к надсадному реву и обратно, делавшими их старыми добрыми бунтарями, никуда не делись. В своих лучших произведениях они были одновременно и бунтующими, и умиротворяющими. «Мы очень конкретно подвисали на Pixies,— говорит Эд.— Для нас они были самой будоражащей группой, когда мы учились в университете. Ты всегда ожидаешь новый альбом, и когда я услышал Doolittle [вышел весной 1989 года] в первый раз, помню, я подумал: «Вау! это придется прослушать раз пять, чтобы въехать». Альбом оказался настолько важным [достойное особого внимания замечание одного из отцов OKC], когда появился, не было ничего подобного». Определение Тома более сжатое: «Pixies — рулят, охренеть как. Они лучшая группа из всех, что когда-либо существовали».*
Музыка Pixies и других американских групп в какой-то мере наметила для On A Friday схему восхождения к славе, но пока продолжалась учеба, любые конкретные действия откладывались. Том был занят в Эксетере, другие добивали свои учебные планы и шлифовали дипломные работы. Фил, первым получивший ученую степень, взял в Оксфордском политехе дополнительный курс по издательскому делу и стал младшим редактором в медицинском издательстве. Иногда он подрабатывал уроками английского языка с иностранными студентами, а жена привлекла его к работе оксфордского филиала Общества Самаритян, чьей задачей является помощь трудным и склонных к самоубийству подросткам. Годы спустя он даже стал кем-то вроде публичного представителя этой организации. Эд, окончивший следом, некоторое время проработал барменом и помощником фотографа, оставаясь в Манчестере.
Тем временем Колин уже заведовал развлечениями в колледже Питерхаус, организовывая вечеринки и приглашая играть музыкальные группы (а иногда и оказываясь участником одной из них). Окончив Кембридж — его диплом был посвящен новеллам Реймонда Карвера: такой выбор, как и интерес к песням Марка Этцеля, отразил увлечение американскими писателями, специализирующимися на историях исковерканных жизней обычных людей,— он занял место продавца в музыкальном магазине Our Price.** Так же, как Фил и Эд, он работал больше для лишних денег, пережидая, пока наконец группа не будет готова начать свой профессиональный путь. Однако вскоре этот выбор пригодился так, как никто не мог и предположить.
* В частности, привязанность Тома к Pixies можно связать с отчетливым несоответствием Черного Фрэнсиса имиджу крутого фронтмэна. Для того, кто тяжело воспринимал свою внешность, пример того как обычный толстый парень играет рок, который по-настоящему вставляет, может послужить отличным источником вдохновения.
** В то время в Оксфорде имелось 2 филиала Our Price. Тот, где работал Колин, располагался в торговом центре Westgate Centre (он существует и по сей день); другой, на Корнмаркет-стрит — через пару домов от туристической достопримечательности башни Карфакс,— сегодня реорганизован в магазин одежды Moss Bros. Поработать в Our Price для оксфордских музыкантов стало чуть ли не ритуалом; так, Колин занял место, которое до него занимали Дейв Ньютон и Ронан Мунро, редактор местной музыкальной газеты Curfew.
На старших курсах разгульную жизнь Тома частично скрасило важное приобретение университетского худсовета: несколько роскошных (на тот момент) макинтошей с начинкой в виде новейших графических пакетов [Photoshop версии 2.0, не иначе — прим.перев.]. К тому времени Йорк уже пришел к выводу, что он не художник (с чем его преподаватели целиком соглашались), но был очарован новой технологией и бросился исследовать открывающиеся возможности. Позже это вылилось в чудной проект — дигитальную переделку/римейк Микеланджело, помогший весной 91 получить диплом. «Я отсканировал на жесткий диск фрески Сикстинской Капеллы, не долго раздумывая поменял все цвета и подписался под тем что вышло»,— рассказывал он позже. [10] Этим насмешливым жестом Том сделал ручкой альма матер и вернулся домой в Оксфорд, чтобы начать новый этап жизни.
Другим светлым моментом, оживившим годы учебы, стала встреча Тома со студенткой Рэйчел Оуэн. Любви с первого взгляда не случилось, но в конечном итоге за непривлекательными чертами характера Тома Рэйчел увидела свою судьбу, и у них завязались серьезные отношения. «Я всю дорогу за ней ухлестывал,— вспоминал Йорк,— но все как-то не нормально... я и сам боялся ее до дрожи. Вы всегда в нервяке от тех, к кому неровно дышите, верно? Но я, в своем смешном стиле, не отступался... Она реально считала меня психом, думала, что со мной невозможно разговаривать, что я угрюмый, сложный, неприятный и просто ненормальный тип. Думаю, таким я и был. Но она вышибла из меня эту хрень». [11] Очевидно так, потому что на момент написания книги Том и Рэйчел по-прежнему вместе.
И вот Йорк, движущая творческая сила On A Friday, вернулся в Оксфорд, группа собралась в полном составе — пришло время заняться всем тем, о чем они говорили так много лет. Духовая секция из трех человек, с которой группа выступала в 1988 году, успела стать достоянием истории, а Джонни теперь официально считался третьим гитаристом группы, временами вставая также за клавиши. Несмотря на то, что младшему Гринвуду радости студенческой жизни еще предстояли (осенью у него начинался вводный курс психологии и музыки в оксфордском Политехе), дальше решили не откладывать, но прямо с завтрашнего дня кровь из носу добиваться на местной музыкальной арене хоть какой-то известности — известности, которая в дальнейшем могла привести к чему-то более существенному на их пути к мечте.
На пасхальных каникулах в апреле группа записала демо из трех песен на 16-канальном оборудовании студии Dungeon, неподалеку от Оксфорда. Демо включало песни 'give it up' — легкий танцевальный номер, дававший пищу сравнениям с ранними Haircut-100, но такой далекий от настроений их будущей музыки; 'what is that you see?' — звенящая песня в стиле R.E.M., позже описанная Джонни как ‘безумие на подпевках’ [12], и 'stop whispering' — двух-аккордный гимн, очертаниями напоминавший песню U2 'bad'. Ричард Хейнз, владелец и главный инженер студии, продюсировавший среди прочих местных групп Candyskins и Dr.Didg, вспоминал эти сессии как «очень спокойные и без напряжения. Уже тогда они были тесной и сыгранной концертной группой, хотя и ищущей свой музыкальный стиль. И уже тогда было очевидно — Том настоящий лидер. Он знал, чего хочет получить от песни и от записи. Это не значит, что остальные просто сидели и делали, что он скажет. Но у него в голове была полная картина того, что должно получиться. Не часто в группе попадается кто-нибудь с таким определенным и непоколебимым осознанием задуманного... это помогает держать нужное направление».
На Хейнза не произвели особого впечатления 'what is that you see?' и 'give it up', хотя он соглашался, что «к концу записи, после многократных прослушиваний судить сложно». Зато 'stop whispering' запала в голову: «В то время мне, как и многим другим, очень нравились U2. Эта песня вызывала похожие ассоциации, и это сразу выделяло ее. Не буду обманывать, что для меня был очевиден их будущий успех, но когда дела группы пошли в гору, полным сюрпризом это не было». Если верить Колину Гринвуду, в студии Dungeon группа замечательно провела время. «Я столкнулся с Колином после того, как вышел The Bends,— вспоминает Хейнз,— я не видел его с тех самых пор. Он сказал, что у них остались прекрасные воспоминания о той сессии. Наверное, это был их первый студийный опыт, у группы часто остаются приятные романтические воспоминания о своем первом пребывании в студии. Конечно, он мог сказать это просто из вежливости, но все равно приятно это было услышать».
Названная без изысков On A Friday, демо-пленка была размножена и распространена среди всех, кто выказывал хотя бы малейший интерес, включая владельцев оксфордских клубов и представителей прессы. Повседневная деловая рутина — рассылка демо, устроение концертов, звонки и общение — по большей части оказалась прерогативой Эда. Джон Харрис, бывший тогда оксфордским студентом и внештатным корреспондентом Melody Maker, а позже редактор музыкального журнала Select, вспоминает: «В группе всегда кто-нибудь берет на себя роль менеджера, у них это был Эд. Помню, я получил от него пару писем с логотипом On A Friday, примерно такого содержания: ‘я в этой группе, приходите на наш концерт’. Честно говоря, я их проигнорировал». И это была обычная реакция.
Примерно в это время ребята решили, что раз они собираются быть группой, им нужно пожить всем вместе. В конце концов, рок-анналы кишмя кишели примерами известных групп, которые рано или поздно (но чаще в начале своей карьеры) объединяли доходы и жили коммуной. (Необычайное число подобных подрядов породил конец 60-х: от населявших Хайт-Эшбери групп Grateful Dead и Jefferson Airplane до жившей в легендарном нью-йоркском сквоте Big Pink команды The Band). Предполагалось, что совместное житье-бытье укрепляет межличностные отношения, что в свою очередь способствует творческому самовыражению. По крайней мере, таков был замысел. Фил, Колин и Эд все равно уже арендовали дом на Риджфилд-роуд недалеко от центра Оксфорда, так что было логично, что Том, устроившийся продавцом секонд-хэнда, и только что окончивший школу Джонни, к ним присоединятся.
Коммунальный эксперимент на практике оказался далеким от идеала, а порой и вовсе выглядел полной катастрофой. «Поначалу домик был очень даже ничего,— вспоминал позже Том,— но мы быстро превратили его в настоящую помойку. Мы как раз начали серьезно воспринимать себя в качестве группы, так что главное место в доме занимали музыкальные инструменты. Ну и везде лежал сигаретный пепел. Обои наполовину содраны (это мы перетаскивали туда-сюда хаммондовский органчик). Плюс к тому, палас съезжал со ступенек всякий раз, когда кто-то поднимался вверх по лестнице». [14] Джонни как самый младший был молчаливо освобожден от большинства работ по дому. Но все остальные тоже не горели особым желанием поддерживать порядок. Фил вообще почти не появлялся, а когда приходил, постоянно ворчал, что его еду кто-то сожрал. Хотя оно так и было, других это реально доставало.
Обычным источником для ссор служил также выбор, какую музыку слушать. Товарищей по группе вовсе не радовала страсть к танцевальной музыке, которую Том подхватил в Эксетере (и от случая к случаю пиарил в качестве диджея в оксфордских клубах). Больше всех это раздражало Колина, на которого диско и так лилось нескончаемым потоком в магазине Our Price, где он работал: «Все, чего мне хотелось вечером — спокойно посидеть и послушать Pale Saints, но тут Том врубал свое паскудное техно. Да он был просто на волосок от насилия!» [15]
042 [перевод:
Ситуацию сильно усложнял тот факт, что никто из группы не был силён в приготовлении пищи. По словам Тома, в меню вечно был соус к макаронам, постоянно. «Всё, что мы могли приготовить — это макароны в таком-то и таком-то соусе… Через месяц после того, как я переехал, я съел немного макарон и мне реально поплохело. С тех пор я их не ем». И ко всему этому, в доме еще в некотором смысле водилось привидение. «Нам было не по себе,— скажет позже Колин,— потому что женщина, которая жила там прежде, умерла. По-моему, она умерла в этом доме. Мы с Эдом продолжали находить вещи, которые ей принадлежали. Расчёски, полупустые пачки сигарет, всякое такое. Однажды мы обнаружили недоеденный пирог со свининой, завалившийся за диван. Он там провалялся, видимо, месяцы, но на нём еще видны были следы зубов. И конечно же, подключив наше нездоровое воображение, мы убедили себя, что именно им-то она и подавилась». [17]
Проживание On A Friday на новом месте долго не продлилось. Аренда дома на Риджфилд-роуд истекла через год, но только у Тома и Колина хватило выдержки оставаться там до конца. Но группе удалось успешно взять новый старт на музыкальной сцене Оксфорда летом 1991 года. Сцена эта была маленькой, но плодородной, и выступали там группы, которые тогда как раз начали называть «созерцателями ботинок» — неопределённо-психоделически звучащие команды, вроде Ride и Swervedriver, выступления которых отличались большим количеством плотного гитарного шума и решительно упёртыми в пол взглядами музыкантов. Всё было сосредоточено на трёх заведениях: Jericho Tavern (где группа On A Friday провела свой официальный концертный дебют четыре года назад), музыкальном магазине Manic Hedgehog (название которого вскоре оказалось тесно связанным с On A Friday) и местной музыкальной газете Curfew (которая опубликовала первое интервью группы в декабре ‘91 года, вынеся это событие на обложку). Музыка, которую играли On A Friday, не вполне следовала превалирующим тенденциям, но они были достаточно интересны для публики, чтобы иногда привлекать к себе внимание.
Многие люди, особенно американцы, могут предположить, что в городе, где есть крупный университет, именно учащиеся обеспечивают здоровую обстановку на музыкальной сцене. Но это не касалось Оксфорда, где местные музыканты и студенты университета почти никогда не пересекались. Джон Харрис, одно из самых заметных исключений из этого правила, полагает, что стремительный рост музыкального сообщества в Оксфорде в конце 80-х — начале 90-х годов произошёл скорее благодаря маленькому размеру городка, а не качеству студенчества. «Одной из причин того, что в Оксфорде появилось столько местных команд, было то, что известные группы очень редко приезжали сюда с гастролями — в городе не было сцены среднего размера, чтобы выступать. Вы могли играть либо в Jericho, но он очень маленький, либо в Политехническом, что случалось нечасто, а больше вам некуда было податься. И вот, поскольку известные имена в Оксфорде не выступали, приходилось вроде как самим себя развлекать».
043 [перевод:
Демо, состоящее из трёх песен, которое распространял Эд, помогло группе организовать несколько выступлений в городе, самое заметное — в Jericho. Однако их первое выступление после возвращения Тома из Эксетера прошло 22 июля 1991 года в клубе под названием Hollybush на Норт-стрит в городке Осни близ Оксфорда; аудитория состояла из шести человек. Эти ранние выступления были хорошо приняты немногочисленными слушателями; драматический стиль пения Йорка и его пугающе напряжённое поведение на сцене — в один момент он был абсолютно сконцентрирован, в другой, казалось, готов был взорваться,— уже привлекли внимание публики, и хотя звучание группы всё еще было рудиментарно-гаражным, интуитивное взаимодействие трёх громких электрогитар восполняло многие музыкальные недочёты. Барри Бидлу, владельцу клуба Hollybush, особенно запомнилось разительное отличие между тем, каким был Том на сцене и вне её: «Я помню, как на сцене у него все вены выступали… он по-настоящему выкладывался, но когда он не был на сцене, он был довольно пассивным. Между этими двумя персонажами был огромный контраст». [18]
В то лето, в промежутках между выступлениями и репетициями, Том и Джонни временами занимались в некотором смысле сторонним музыкальным проектом — выходили на улицы Оксфорда с гитарами и играли для публики, собирая монеты. Это был нелёгкий опыт. «Бродяги начали кидать нам по два цента,— вспоминал позднее Джонни,— и мы знали, что единственный способ заработать деньги — это исполнять песни R.E.M. Как-то раз Ride, которые считались большими местными звёздами, шли мимо и остановились послушать нас… Ну, в общем, это было не такое уж большое дело». [19] На самом деле, по мнению журналиста Curfew Ронана Мунро, интерес к On A Friday местных групп, таких как Ride, сыграл огромную роль в раскрутке. «Я о них впервые услышал, когда другие оксфордские группы сказали мне о них,— вспоминает он.— Candyskins и Purple Rhinos очень их любили тогда. Эти группы ставили их даже выше, чем профессионалов. На их выступления собиралось по 50 человек, но большинство из этих пятидесяти были членами других групп, что, я думаю, довольно хороший знак».
Регулярные выступления были в ту пору принципиально важными для On A Friday, и в этом смысле их демо уже послужили на пользу. Но что гораздо более важно, плёнка наконец попала в руки местного музыканта и продюсера, который годами искал возможность для серьёзного прорыва и чьё появление в жизни группы совершило переворот как в его собственном, так и в их будущем.
Хотя на тот момент он едва-едва сводил концы с концами, управляя звукозаписывающей студией, Крис Хаффорд имел большие планы. В 80-х годах он и его коллега Брюс Эдж, с которым он сотрудничал много лет, были участниками группы Aerial FX, игравшей в стиле новой романтики. Брюс был клавишником, а Крис попеременно занимался то гитарой, то басом, то вокалом. У них уже был контракт с крупным музыкальным лейблом (это был EMI, не что-нибудь, и этот факт позднее окажется важным), но их синти-поп не особенно привлекал поклонников, так что Хаффорд и Эдж стали исследовать другие области. В 1987 года они занялись торговлей недвижимостью и стали партнёрами в новом предприятии под названием Джорджтаун (в честь его основателя Джорджа Тэйлора). Их совмещённые резиденция и офис располагались в деревне Sutton Courtenay, неподалёку от Абингдона, известной туристам как место, где был похоронен Джордж Оруэлл. Поклоном музыкальным наклонностям партнёров было то, что в том же здании разместилась 24-дорожечная звукозаписывающая студия. Брюс, который обучался архитектуре, позаботился об акустике, и студия, получившая имя Georgetown Studio, открылась в феврале 1988 года.
044 [перевод:
Изначально новая студия замышлялась как улучшенная версия предыдущего 8-дорожечного заведения Криса, помещавшегося в арендованном сарае, откуда его выставили за слишком громкий шум. Хаффорд и Эдж собирались реализовывать в ней свои собственные творческие замыслы; о приглашении клиентов со стороны задумались много позже, да и то ради того только, чтобы частично субсидировать деятельность владельцев здания — «довольно наивно, на самом деле», как вспоминал позднее Крис. [20]
К несчастью, комплекс Джорджтаун был не более успешен коммерчески, чем группа Aerial FX. Стоимость проекта стремительно росла, а доходы поступали медленно. К 1990 году Хаффорд и Эдж вынуждены были продать свою часть предприятия, чтобы остаться на плаву, однако новые владельцы оказались достаточно великодушными, чтобы разрешить дуэту продолжать работать в студии на правах арендаторов. Решив обратить этот жест себе на пользу, Крис и Брюс начали активно приглашать местных музыкантов воспользоваться их записывающим оборудованием. «Я понял, что должен управлять студией строго по законам бизнеса и не могу больше спонсировать группы», сказал Хаффорд. [21] Пока Брюс занимался деловой стороной, Крис привлекал людей, как того и требовалось; он продюсировал нескольких артистов, из которых самыми заметными были создававшие тёмную атмосферу Slowdive. Никто из тех артистов не стал чем-то большим, нежели явлением своего времени, но они помогали платить за аренду.
Как гласит история, в один прекрасный день в конце 1990 года некий Джон Батчер, близкий друг помощника Хаффорда, принёс плёнку с записью того, что исполняли два его старых приятеля по Абингдонской школе — Том Йорк (или Том Е. Йорк, как он писал тогда своё имя, вероятно, подражая фронтмену The Fall Марку Е. Смиту) и Колин Гринвуд. Это было раннее, сырое, неистово-шизофреническое четырёхдорожечное демо On A Friday. «Там ничего невозможно было разобрать,— говорил позже Хаффорд об этой первой плёнке.— Слышно было несколько неплохих мелодий, а остальное было просто безжалостно загублено». [22] [*] Одна песня, впрочем, явно выделялась среди остальных, Хаффорд вспоминал её как «странную засэмплованную танцевальную вещь, совершенно невменяемую, но в ней было что очень особенное». [23] Находясь в постоянном поиске новых развивающихся команд, которые можно привести в Джорджтаун (и таким образом подзаработать денег и даже, может быть, какой-то известности), Хаффорд велел Батчеру выяснить, нет ли у группы еще каких-нибудь песен, которые они могли бы дать ему послушать.
[*] Этой песней, по-видимому, Этой песней, по-видимому, было раннее творение Йорка 'rattlesnake', Джонни позже описывал ее как «барабанный сэмпл, который Том записал дома на магнитофон, с изобилующими скрэтчами и вокалом в духе Принcа». [24]
045 [перевод:
Никому так и не удалось установить точно, действовал ли Батчер по просьбе Тома и Колина, когда передавал их музыку Хаффорду, однако трудно представить, чтобы Батчер добровольно взял на себя труд посредника, не сказав о том группе. Йорк и Гринвуд наверняка знали о контактах из бывшего одноклассника со студией, и они не могли не задумываться о том, во сколько им обойдётся запись профессионального демо. Счёт за их апрельский визит в Dungeon был более чем на 300 фунтов стерлингов. [*] Продолжая в том же духе, группа вскоре оказалась бы по уши в долгах. Чтобы делать записи, им нужно было найти дружественно настроенную студию, где к ним отнеслись бы снисходительно. Возможно, Джорджтаун, единственная доступная 24-дорожечная студия в округе, могла бы ею стать.
[*] Ричард Хейнс рассказал, что в 1991 году стандартной расценкой в его студии были 12 фунтов (это около 20 долларов) за час, и он помнит, что On A Friday занимали Dungeon три дня, каждый день работая примерно по десять часов.Приблизительно через полгода, летом 1991 года, Батчер вернулся в студию Хаффорда, недавно переименованную в Courtyard, с новой плёнкой — демо из трёх песен, которое On A Friday записали во время пасхальных каникул. Звучание группы по-прежнему было сырым и неопределённым, но в нём уже были ростки чего-то большего; мастерство в написании песен увеличилось в огромной степени, а у певца явно были большие возможности. Хаффорду понравилось то, что он услышал, и тогда его пригласили на одно из выступлений группы в Jericho Tavern.
Такова, по крайней мере, официальная версия, и хотя нет причин ей не верить, кое-какие неувязки существуют. Во-первых, очень уж трудно подтвердить существование Джона Батчера; никто из тех, с кем я разговаривал в Оксфорде, пока работал над этой книгой, не мог вспомнить этого человека, и то, как мистер Батчер возникает в нашей истории, а потом исчезает без следа, как по команде, само по себе примечательно. Вспоминается история с Рэймондом Джонсом, загадочным ливерпульским юношей, одетым в кожу, чьи поиски немецкой сорокопятки в 1961 году натолкнули Брайана Эпстайна на открытие Beatles и чья персона через много лет оказалась фикцией, придуманной для удобства пресс-секретарём «битлов».
Во-вторых, Дейв Ньютон, знакомый Криса Хаффорда, внимательно следивший за событиями на оксфордской сцене в те годы, сильно сомневается, что у Хаффорда мог быть в 1991 году какой-то помощник. Дейв уверен, что Крис мог слышать демо On A Friday прежде, чем попал на их концерт, но он не был на самом деле приглашён на их выступление, а оказался там случайно, когда устраивал своим клиентам Slowdive экскурсию по городу. [*] Конечно, не так уж важно, чья версия ближе к истине, поскольку конец истории один — Крис Хаффорд присутствовал на выступлении On A Friday в Jericho Tavern 8-го августа 1991 года. Ронан Мунро тоже был там, делая репортаж для Curfew. Он тоже впервые увидел группу, и в своей полной энтузиазма рецензии напророчил, что On A Friday скоро станут «очень знаменитыми, и вы будете клясться, что видели их тогда, когда они еще только начинали». [25]
[*] Такое предположение, похоже, подтверждается статьей о Хаффорде в февральском выпуске Curfew за 1992 год.046 [перевод:
То, что Хаффорд увидел и услышал тем летним вечером, стало для него приятным шоком. «Я был совершенно потрясён,— вспоминает он. — Все элементы Radiohead уже были в наличии. Это было намного жёстче, больше панка, довольно безумно и в более быстром темпе, но они по-прежнему были очень музыкальны, песни были очень хорошо сделаны, а поведение Тома на сцене было и вовсе чем-то особым». [26] Несомненно, гораздо больше, чем песни и ощутимая мощь трёхгитарной атаки, Хаффорда восхитил Том как исполнитель: «Во всех тогдашних группах, игравших на берегах Темзы, не было хороших исполнителей или настоящих певцов, но Том был невероятен… Я был в полном восторге от них. У них была фантастическая энергия. Я видел, что это сделано на мировом уровне, даже тогда». [27]
После шоу Крис подошёл к ним, и сказал, как позже вспоминал об этом Колин, «что мы лучшая группа из всех, кого он видел в последние три года». [28] Хаффорд говорит, что «выставил себя полнейшим клоуном, когда за кулисами кипел эмоциями — ‘Я хочу работать с вами!’» [29] Клоунское или нет, но предложение было принято. Цена была разумная — в обмен на ту помощь, которую они могли оказать студии, пять членов группы получали неограниченное время для записи своих демо по 100 фунтов стерлингов.
В октябре On A Friday записали с Хаффордом на студии Courtyard новое демо, в которое вошли пять песен. Три из них — 'I Can't', 'Thinking About You', и 'You' — позже были включены в их первый альбом Pablo Honey, правда, в перезаписанном, менее истерическом виде. Две другие 'Nothing Touches Me' и 'Philippa Chicken', были в то время любимыми номерами на сцене, но скоро разонравились группе. Первая песня — это агрессивный, захватывающий трек, рассказывающий реальную историю талантливого художника, попавшего в тюрьму за совращение малолетних; вторая — озорной, в духе кантри, шумный трек, с барабанами как в 'Ticket to Ride' и потоком сознания вместо текста.
Эта запись была выпущена на кассетах, которые продавались по 3 фунта за штуку в Manic Hedgehog, магазинчике инди-записей на Крули-роуд, который был одним из центров оксфордской музыкальной жизни. [*] Благодаря этому за плёнкой закрепилось название Manic Hedgehog demo, хотя на обложке не указано ничего подобного. На обороте кассетного вкладыша написано «первая плёнка On A Friday» (что не совсем соответствует истине, но много ли народу об этом знало?), а на лицевой стороне помещался рисунок, вероятно, сделанный Томом, изображавший странного вида существо с вытянутой головой, напоминавшее пришельцев из фильма Стивена Спилберга «Близкие контакты третьей степени». Рядом с этим рисунком был накорябан энергичный девиз: «Работа — отстой».
[*] В магазине Manic Hedgehog, принадлежащем парню, которого все вспоминают как «закоренелого хиппи», в начале 90-х продавались демо-записи многих местных групп. Через несколько лет магазинчик закрылся, поскольку его владелец забыл выплатить налоги и сбежал из города, чтобы скрыться от кредиторов. Больше его в Оксфорде не видели.047 [перевод:
Помогая группе сделать запись, а потом продать её, Хаффорд и Эдж вскоре играли роль не только продюсеров, но и менеджеров группы. Это вполне устраивало On A Friday, которые были польщены тем, что люди, которые понимают в музыкальном бизнесе больше, чем они сами, считали их группу чем-то стоящим. «Менеджмент не был нашей целью,— пояснил однажды Хаффорд.— Мы всегда считали менеджеров полнейшими бездельниками. Но мы многому научились. Мы решили так — занимаясь менеджментом, надо представить себя на месте артиста. Мы очень наивно подходили ко многим вопросам бизнеса, но мы абсолютно верили в группу». [30] Однако следующий большой скачок в развитии группы произошёл не столько благодаря чьей-либо профессиональной помощи, сколько по воле загадочного могущества его величества случая.
Летом 1991 года Кейт Возенкрофт, торговый представитель одного из самых крупнейших в Британии — и самых легендарных — лейблов, EMI, совершал своё последнее полагающееся по долгу службы турне по музыкальным магазинам Англии. Он собирался перейти на работу в другое подразделение компании и стать A&R-менеджером (то есть, заняться поиском талантов и рекрутингом оных) для Parlophone (лейбла, ставшего знаменитым в 60-е годы благодаря работе с Beatles). В сущности, причиной поездки по стране было желание попрощаться с самыми верными клиентами и пожелать им всего доброго. Одним из этих верных клиентов был магазинчик Our Price в Оксфорде, где работал Колин Гринвуд. Так случилось, что во время визита Возенкрофта в этот магазин, у него завязалась беседа с Гринвудом. Когда Возенкрофт упомянул о своём переходе на новую должность, Колин почуял открывающуюся перспективу. «А я тоже играю в группе, послушайте при случае»,— сказал он и всучил Возенкрофту плёнку с демо-записями On A Friday.
Разумеется, такие штуки — сотрудник крутого лейбла встречает начинающую рок-звезду и получает демо-запись на прослушивание и так далее — происходят сплошь и рядом и никому не приносят никаких результатов; чаще всего, плёнка просто остаётся не прослушанной. Но Возенкрофт, собираясь начать новую карьеру, искал любую возможность для того, чтобы его сразу заметили на новом месте. Так что он послушал. На плёнке, вспоминал он позже, «были очень странные старые вещи, но еще там было сырое демо песни 'Stop Whispering'». [31] Его интерес усилился, и тогда Возенкрофт пришёл взглянуть на группу во время их воскресного выступления под открытым небом в Оксфорд-парке: «Под тентом кроме них самих была только пара их подружек, но играли они очень хорошо». [32] Хотя Возенкрофту пришлось покинуть шоу не дожидаясь окончания, он передал группе записку через звукорежиссёра, написав, что, по его мнению, они просто великолепны и что он будет держать с ними связь. Знаменитые прощальные слова — но на сей раз новый искатель талантов для компании Parlophone сдержал данное обещание.
048 [перевод:
Вернувшись в лондонский офис EMI и приступив к новой работе, Кейт Возенкрофт встретился со своим боссом Ником Гатфилдом, директором отделения A&R в компании EMI (в 80-х годах тот был саксофонистом в группе Dexy's Midnight Runners) и сообщил ему о своей первой находке, которой, по его мнению, должен был заняться лейбл. В то же время, зная что записи On A Friday попали в руки персонала EMI, Хаффорд и Эдж тоже начали восстанавливать свои контакты с лейблом, завязавшиеся еще в пору их работы в группе Aerial FX. [*] Стараясь использовать все возможности, они также послали плёнку Manic Hedgehog разным людям из других британских звукозаписывающих компаний. Результатом стал внезапный ажиотаж в этой индустрии. К ноябрю, когда Возенкрофт наконец убедил Гатфилда и остальных своих сотрудников приехать в Оксфорд и побывать на выступлении On A Friday в Jericho (сам Возенкрофт той осенью побывал почти на каждом концерте группы), они увидели среди публики более двадцати представителей других компаний. Всего за несколько месяцев On A Friday превратились из никому не известной команды в группу, которую хотел заполучить каждый музыкальный лейбл.
[*] Дейв Ньютон считает, что Хаффорд и Возенкрофт были старыми знакомыми, и это могло сыграть свою роль в продвижении группы.Команде EMI понравилось выступление группы. Но понравилось оно и всем остальным, так что предложения контракта хлынули как из ведра. Возенкрофт был несколько удивлён всем этим. «Я был новичком в этой области,— говорил он позже,— и мне как-то не пришло в голову, что группу может перехватить кто угодно. Но Гатфилд немедленно сделал им очень хорошее предложение, и всё сложилось прекрасно. Мы не облажались». [33] Со своей стороны, менеджеры On A Friday и сама группа сочли предложение Гатфилда наиболее приемлемым, поскольку чувствовали, что из всех конкурирующих лейблов EMI даст им наибольшую творческую свободу. («Мы хотели сами всё контролировать, как R.E.M.»,— объяснил Эд О’Брайен американскому журналу Billboard). [34] Они также были благодарны Возенкрофту за то, что он первым проявил интерес к группе. Работа над контрактом началась немедленно.
Среди прочих возможностей, которые Гатфилд и Возенкрофт предлагали Хаффорду и Эджу, было издание записей группы на формально независимом лейбле, который фактически контролировался бы EMI; может быть, специально для этого даже был бы создан новый лейбл. Причина для этого была проста. Британская поп-музыка в то время базировалась в основном на независимых лейблах, таких как Alan McGee's Creation Records, и артисты, подписавшие контракт с крупными компаниями, не пользовались уважением английской прессы. Пойдя по пути псевдо-независимости, On A Friday могла получить больший вес в глазах общественности, а кроме того, это дало бы доступ EMI в инди-чарты. Но в конце концов группа решила не заниматься этими увёртками, предпочитая выступать под флагом крупной компании. По иронии судьбы, это честное решение некоторыми позднее было названо продажностью. «Это такая чисто британская проблема,— устало комментировал Том. — Британцы ненавидят успех… Мы НЕ инди-группа. Мы пишем поп-песни, просто некоторые люди этого не понимают». [35]
049 [перевод:
В середине ноября, пока продолжались переговоры с EMI, члены группы On A Friday дали интервью Ронану Мунро для Curfew. Интерес к группе стремительно вырос, и Мунро понял, что газета упустит свой шанс, если срочно не опубликует беседу с ними. К счастью, группе нравилась Curfew и они с радостью приняли это приглашение. К тому времени Ронан видел несколько выступлений On A Friday, включая злосчастный концерт в Оксфордском Политехническом, который навсегда изменил его мнение о группе: «Всё в тот вечер шло наперекосяк — на концерт почти никто не пришёл, звук был ужасный, и Том был в бешенстве. Но они были просто фантастическими. Том как раз стал издавать этот поразительный вой, когда пел. До того я думал, что они хороши, но в них нет ничего уж такого особенного. То шоу изменило для меня всё». Он также хорошо знал Колина, поскольку регулярно доставлял газеты в магазин Our Price в Westgate Centre, где работал бас-гитарист. «У Колина была репутация самого приятного человека среди оксфордских музыкантов, и он её полностью заслуживал, хотя я считал, что он немного смахивает на Кристофера Уокена — глаза такие глубокие, что за ними толком не разобрать выражение лица».
Мунро плохо знал остальных членов группы (подтверждением тому служит тот факт, что он в статье неверно написал имя Тома — пропустив букву h), и когда он добирался в общий дом On A Friday на Риджфилд-роуд для короткой беседы, то не знал наверняка, чего ожидать. Оказавшись на месте, он с изумлением обнаружил, что — далеко не так, как полагается рок-звёздам — его интервьюируемые отреагировали на его появление чуть ли не со страхом. «Я всегда нервничал, когда брал у кого-нибудь интервью,— признаётся Ронан. Я терпеть не мог это занятие. Но они были просто в ужасе, когда я пришёл». Джонни, чья слишком короткая стрижка ему совершенно не шла, «выглядел измождённым, как будто его только что спасли из концлагеря». Том, так же коротко стриженный, был «невероятно застенчив. Он и сейчас такой — люди думают, что он выделывается, но это неправда».
Йорк, несмотря на застенчивость, своими робкими словами не оставил сомнений в стремлении к успеху. Статья в Curfew заканчивается его решительными словами: «Люди иногда говорят, что мы ко всему относимся слишком серьёзно, но это единственный способ чего-то добиться. Мы не хотим просто сидеть и ждать, пока всё сложится, а потом радоваться этому. У нас есть амбиции. Они просто необходимы». [36]
050 [перевод:
21-го декабря 1991 года пятеро участников On A Friday и их менеджеры приехали в Лондон, чтобы подписать официальный контракт с Parlophone. Возенкрофт вспоминает это событие как краткое, но радостное: «Мы сперва пошли в ресторан, потом в бар, упились в стельку, а потом они поймали автобус до Оксфорда и уехали обратно». [37] Пока группа еще была в офисе EMI, отмечая подписание контракта шампанским, Руперт Перри, один из главных управляющих компании, зашёл, чтобы сказать группе пару добрых слов. Как вспоминает Хаффорд, «Перри сказал Джонни, что его любимый трек — 'Philippa Chicken'. Джонни ответил — ‘Забавно, а мы её больше не играем’. Это был первый знак того, что группа всегда собиралась всё делать по-своему». [38] И действительно, новое приобретение EMI оказалось упрямым, независимо мыслящим и сопротивляющимся любым попыткам руководства сверху. В последующие месяцы и годы обеим сторонам предстояло немало головной боли.
Первое важное решение, которое последовало за подписанием контракта, касалось будущего образования самого младшего участника группы, того, кто разговаривал с Рупертом Перри. На тот момент Джонни Гринвуд изучал психологию и музыку на первом курсе того, что раньше называлось Оксфордский Политехнический колледж, а потом было переименовано в Oxford Brookes University. Это совершенно отдельное от Оксфордского университета заведение, и его студенческий кампус расположен на вершине холма Headington Hill в восточной части города, хвастаясь прекрасным видом на центр города с вершины мечты.
Как говорят, куратор Джонни в Политехе был весьма необычным персонажем; в юности, прежде чем стать профессором колледжа, он стал прототипом Чарли Кэя, героя повести Ханифа Курейши «Будда из пригорода» (имевшей большой успех в 1990 году). Курейши рисует Кэя как благопристойного учащегося английской государственной школы, чью жизнь в корне меняет рок-н-ролл (ничего не напоминает, а?) Сменив имя на Чарли Герой, он создаёт панк-группу, перебирается в Нью-Йорк и с головой погружается в декадентскую музыкальную жизнь конца 70-х. По словам Колина, эта история во многом совпадает с биографией реального Чарли — преподавателя, у которого учился его брат: «Он жил вместе с Игги Попом»,— потрясённо говорил басист. [39]
051 [перевод:
То, что Чарли с пониманием воспринял интерес Джонни к рок-музыке, было неожиданной удачей. Пока шла работа над контрактом с EMI, Джонни пытался определиться, что ему делать, но его преподаватель, утверждает Колин, поддержал его решение бросить учёбу и посвятить себя группе, сказав лишь простое слово — «вперёд». Эта одобрение стало для младшего Гринвуда опорой на пути с одной карьерной дорожки на другую, хотя и более потенциально увлекательную, но куда менее определённую. [*]
[*] Как бы чудесно вся эта история не звучала, она не кажется вполне достоверной. Никто из тех, с кем я беседовал на факультетах психологии и музыки в Университете Брукс, не могут вспомнить кого-либо, подходящего под описание Чарли. Дэй Гриффитс, глава музыкального факультета, тепло вспоминает Джонни, но говорит, что «поскольку он проучился тут всего три недели, возможно, он не успел разобраться, кто на самом деле преподавал на факультете, а кто просто зашёл в гости».Не все в группе приветствовали поступок Джонни. Эд О'Брайен в особенности был полон скептицизма, постоянно спрашивая Джонни, уверен ли он в том, что делает. Но, по-видимому, это было вызвано скорее конкуренцией между гитаристами внутри самой группы, нежели чем-то еще. «Он пытался меня выжить,— смеялся позже Джонни.— Вечно точил медиатор у меня за спиной». [40]
Решение Джонни бросить Оксфордский Политехнический также не слишком понравилось матери Гринвудов. Бренда Гринвуд никогда не была в восторге от стремления её сыновей стать профессиональными рокерами; «она считает, что мне надо заниматься юриспруденцией или бухгалтерским делом»,— скажет позже Колин. [41] И она долгое время не говорила своему отцу (их деду) о контракте с EMI, думая, по словам Колина, «что это его убьёт». [42] И всё-таки, несмотря на сомнения, она смирилась с выбором её сыновей. В конце концов, они всегда могли вернуться к обучению или к настоящей работе, если с музыкой ничего не получится.